Иван Лазутин - Судьбы крутые повороты

— Все в порядке. Поступил. — И удивленная тем, что отец не спешит прочитать письмо, мама спросила: —Чего ты смотришь на конверт? Почерк Сережи не узнаешь?

— Почерк-то его узнаю, да только почему на обратном адресе стоит не «Лазутин С. Г.», а «Лазутин В. П.»? Вроде бы письмо написано не им, а Васяней?

Тут и мама удивилась. Прочитав письмо несколько раз, она даже не обратила внимания на то, что, вооруженный материнской тактикой, Сережа в своей переписке с нами решил сохранить тайну своего переезда в Новосибирск, чтобы, чего доброго, почтальонша не смекнула, куда он уехал. Ведь все в селе знали, что к дальнейшей учебе Сережу не допустили, хотя и не понимали за что.

Уединившись в горнице, отец, время от времени поднося тыльную сторону ладони к глазам, медленно читал письмо. Ни мама, ни бабушка, ни мы, сыновья, не переступали порога, чтобы не нарушить святое торжество душевной радости отца. Мы даже видели (он сидел спиной к кухне), как несколько раз дрогнули его плечи. Одна лишь Зина, не понимая ситуации, вбежала в горницу. Увидев слезы, стекавшие по щекам отца, метнулась к бабушке и попросила у нее платок.

— Зачем он тебе, — не поняв, чем так возбуждена внучка, спросила бабушка.

— Папаня плачет.

Не проронив ни слова, бабушка подала Зине недавно прокатанное на рубеле холщовое полотенце, и та метнулась с ним в горенку. Все мы видели из кухни, как, взобравшись на колени отца, Зина вытирала его лицо, несколько раз целовала в глаза и щеки, худенькой ручонкой гладила его волосы и, с трудом сдерживаясь, чтобы самой не расплакаться, умоляла:

— Не плачь, папаня, Сережа зимой приедет, он привезет нам подарки, он добрый.

Первым, не сдержав глухих рыданий, из избы вышел Мишка. Следом за ним, изо всех сил крепясь, чтобы не расплакаться, выскочил в сенки и я.

А когда из избы вышел отец и приставил к поветьям лестницу, мы с Мишкой поняли, что где-то на сеновале у него хранится «заначка». Две последние недели после отъезда Сережи отец, приходя поздно вечером с работы, не выпил ни стопки. Он твердо заявил маме, что до тех пор, пока Сережа не уладит свои дела, ни глотка не выпьет этой «заразы».

Ужин в этот вечер затянулся до полуночи. Бабушка зажгла семилинейную лампу и в лампаде под иконами сменила тонкий фитилек на толстый. Это она делала только в Христово воскресенье, на Пасху, в Троицин день и по каким-то, теперь я уже забыл, большим престольным праздникам.

Мама даже слова не промолвила и взгляда косого не бросила, когда отец, вернувшись, налил граненый стакан почти до краев и, поцеловав забравшуюся к нему на колени Зину, несколькими крупными глотками выпил водку почти до дна.

Отец мой сызмальства рос озорным. Рано овладел «тальянкой», а в пляске не было ему равных. Пересмешник и заводила среди своих ровесников, он иногда откалывал такие номера, что после долго шли по селу разговорчики о том, какую штуку отчебучил Егор Лазутин. Даже после сватовства, получив благословение отца невесты Сергея Андреевича Бердина и ее матери Анастасии Никитичны, он никак не мог утихомириться и прожить неделю, чтобы не проявить свой характер. Уже был оговорен день венчания и старший брат мамы Алексей, сапожник, который, как говаривали, шил обувь только для господ, смастерил своей младшей сестренке туфельки, приговаривая на примерках, что таких ножек не встретишь и у «прынцесс». Были куплены обручальные кольца, сшито подвенечное платье, привезено из Тамбова все то, что не смогли достать для свадьбы в своем селе и даже в Моршанске.

Помогал и дедушка Михаил Иванович, усыновивший своего племянника Егорку сразу же после смерти старшего брата Петра. Тот надорвался, поднимая из канавы завалившуюся в нее телегу с навозом. У дедушки и его жены Магдалины детей не было — Бог не послал. Жалела и обхаживала Магдалина своего приемыша. В Гражданскую войну скосил ее катившийся по селу сыпной тиф. Бабушка по отцу рассказывала нам, своим внукам, как плакал у гроба мачехи ее приемный сын. Рос мой отец под строгим присмотром Михаила Ивановича, который его не баловал, но и напрасно ни в чем не упрекал. Даже первую рюмку дедушка разрешил выпить отцу лишь тогда, когда тот на скачках в Тамбове взял второй приз. А было ему в тот год уже 17 лет. Может быть, на свадьбах близких односельчан, где отец покорял всех исполнением своей огненной «барыни», переплясывая как молодых, так и пожилых, пользуясь отсутствием отца, тайком, наспех, пропускал пару рюмок, но никогда никто из знакомых деда не сказал ему, что видели Егорку выпившим. Строго блюл мой отец однажды сказанный дедом и больше ни разу не повторенный наказ, который прозвучал пророчески веско и запомнился отцу на всю жизнь: «Река начинается с ручейка, вор — с пятачка, пьяница — с рюмочки».