Владимир Звездин - Замечательная жизнь людей

Но меня больше привлекали машины. Бензозаправщик, на который легко можно было запрыгнуть на ходу. У этого автомобиля сзади было что-то вроде шкафа – там приборы для контроля слива горючего, ступенька с перилами – можно держаться и ехать. Полуторка-стартер с приспособлением заводить самолеты подъезжает, цепляется за пропеллер и крутит мотор, пока он не заведется. Отличная машина «виллис», но больше всех мне нравился пикап.

Меня обещали взять стажером, как только я смогу крутить заводную ручку. А для этого нужно есть много каши. Я и старался. Тем более, что каши мне хватало. После голодухи в эвакуации здесь для меня был рай. В столовой кормили всех по-разному. У командиров, летчиков, обслуги были разные столы. Я, как генерал или почетный гость, питался на выбор. Мог есть с кем угодно и что угодно. Правда, предпочитал с летчиками – там давали шоколад.

Обычно самолеты просто не возвращались. Однажды один вернулся, но летел со стороны леса, как бы поперек посадочной полосы. За ним тянулся дым. Не долетел он с километр. Рухнул в лес со страшным взрывом. Хоронили их в деревне на площади. В двух гробах четверых. Был салют.

В этой деревне отец оставил меня какой-то женщине. Правда, прожил я там всего несколько дней: увидав наш бензовоз, я не задумываясь запрыгнул на заднюю подножку и прикатил на аэродром.

На зимние квартиры мы перебрались в город. Пора поступать в школу, в первый класс. Но так как я считал себя грамотным, то ходил я туда от случая к случаю под присмотром приставленного ко мне солдата. Звали его Юра. Доводил он меня до школы, я забегал, прятался в туалете, а через некоторое время отправлялся по своим делам. К концу дня встречались. Представьте себе, все-таки окончил первый класс удовлетворительно.

Моршанск – небольшой старинный городок и в настоящее время мало в чем изменился. Наша улица была самая замечательная, потому что, начинаясь от главной улицы, идущей от вокзала в город, представляла собой крутой спуск. Зимой никакая техника ездить там не могла. А мы, пацаны, носились там кто на чем хотел. И у кого что было. Санки, самодельные самокаты на деревянных полозьях, даже тазы. Коньки-снегурки, стрелки, дутыши, [1] Стрелки – толстые коньки, их не точили и катались на них прямо по дорогам, по накатанному снегу; дутыши похожи на канадские коньки, но с более низким и прямым лезвием. привязанные к валенкам, – это был шик. И обладатели их предпочитали рулить по главной улице, зацепившись крючком за грузовики с табаком, которые регулярно ходили по маршруту железнодорожный вокзал – табачная фабрика и обратно.

Каралось это срезанием коньков. Наказание было не за то, что цеплялись, а за то, что попадались ментам и не могли убежать. Правда, периодически применялись и варварские методы. Поперек улицы протягивали веревку, пропустив машину, ее резко поднимали, и тот, кто не успел отцепиться или не заметил этого капкана, лишался коньков. Это было горе. Родителям врали, как будто у их сыночка нехорошие мальчишки ни за что ни про что отобрали коньки. Нужно снова покупать. Прослышав о том, что есть коньки на ботинках, между собой мечтали: вот бы иметь их, как бы менты выходили из положения? Ведь ребенка не пустишь босиком по снегу и с ботинок коньки не срезать – это тебе не валенки: коньки срезали, а ты беги в валенках куда хочешь. Вот какие были у нас проблемы.

Жизнь пошла у меня совсем другая, зажил я кучеряво: не голодал, был свободен, как птица. Отцу, конечно, заниматься мной было некогда. Куда только он меня ни определял. Как-то устроил меня к пастухам, которые пасли лошадей от мясокомбината. Мне там нравилось: помогал стряпухе, жили в шалаше. Но еда была только конина. Ни хлеба, ни крупы. Мясо, мясо и мясо. Кошмар. Даже после войны долго не мог есть крепкий бульон. Приехал отец навестить и не смог отвязаться от меня, пришлось ему меня забрать.

С нами на квартире жили три летчика, еще один, четвертый, почему-то у нас не бывал даже в гостях. Наверно, не пил. Однажды они обмывали ордена Красной звезды. Я сидел на коленях у одного из них – как звать их, к сожалению, не запомнил:

– Ты, Вовка, думаешь, что мы пьем от радости? За ордена? Да у нас самая большая радость, когда мы возвращаемся к вам – к тебе, к тете Наде, к Сергею Аркадьевичу.

И заплакал. Я еще подумал: такой большой и плачет.

Больше они к нам не приходили.

Так как я был сытый, вспомнил про маму. Отдавая меня, она положила в мои вещи фотографию. На ней она со своим папой, моим дедушкой Ефимом, посерединке я, а сзади, очевидно, стоял отец. Но он почему-то был отрезан – видно было один костюм и то кусочек. Основание фотографии было картонное, а задняя сторона заклеена бумагой. Как-то, разглядывая фотографию, я заметил, что бумага надорвалась, а под ней что-то написано. Отрываю, читаю, а там адрес моей мамы: Краснодарский край, станица Белореченская, до востребования.