Но после революции новая власть безо всякой меры стала всё и вся называть именами героев Гражданской войны, хотя ни одного лихого рубаки-будённовца, как и других героев, в этих местах и близко не было. Так и коротала свой недолгий век Будёновка с этим лихим названием до самой баламутной перестроечной поры, когда и вернули ей прежнее название, будто амнистировали за грехи, допущенные за годы Советской власти с этим неудачным названием.
А рядышком, в двух-трёх километрах, в обе от Будёновки стороны, сиротливо и жалко ютились такие же безжизненные, невзрачные деревушки, с такими же героическими названиями: колхозы им. Чкалова, «Новая Жизнь», «Красная Поляна» и многие другие, которых уже давно нет. Слизнула их с земли беспросветная колхозная нужда, будто их на белом свете никогда и не было. Уж слишком безропотно и покорно умирали эти деревушки, как меркнущие глаза умирающего от нужды и горя человека в нынешней России, с исковерканной судьбой её народа, обречённого на вялотекущее вымирание. И вскоре после войны повально все сгинули, отдав ей почти всех своих мужиков, а без них никакая деревня у нас сроду не выдюжит, мором изойдёт. Так и вышло. Только Будёновка тогда выстояла назло всем пронесшимся над ней бедам, да чуть раздалась вширь и вдоль за счёт своих разорённых гибельной нуждой соседей. Казалось, что выстояла и в нынешнюю перестроечную свистопляску, когда сокрушающий ураган, пронёсшийся над страной, слизнул с земли в один миг несчётное число российских деревень, а перед этим предательски слащаво их заманили в очередной сказочный балаган со светлым будущим, где по-бандитски неумолимо добивали и добили. А в поверженной ныне Будёновке осталось лишь восемь невзрачных домишек, безоговорочно обречённых на полное вымирание.
Так вот незримо и навсегда быльём позарастали стёжки-дорожки моего босоногого детства, больно помеченного войной, и только благодарная память урывками сохранила вперемежку светлые и горькие воспоминания о том далёком времени, описанные в этой книжке. Нынче в сотне метров от непостижимо чуть сохранившейся Будёновки несмолкаемым гулом шумит и гремит вновь проложенная автострада Великого Сибирского тракта. А с южной стороны, в видимой глазу отдалённости, по-прежнему доносится несмолкаемый перестук колёс громыхающих поездов, так памятных мне по победному сорок пятому году.
Вот здесь, посреди белоствольных берёзовых колков и многочисленных небольших кругляшей озерков, сверкающих в погожие дни пронзительной водной синевой, и промелькнуло моё короткое безотрадное детство, жестоко оборванное войной. Однако должен оговориться, что родился я в большом селе Обутки, что в восемнадцати километрах от райцентра Макушино и тоже возле Сибирского тракта. Случилось это неприметное на земле событие 25 октября 1935 года, и, видимо, в суматохе неожиданного появления на белый свет двойни день рождения наши родители записали нам в свидетельстве о рождении с ошибкой – 1 ноября, а когда спохватились, исправлять почему-то не стали. Так с двойным днём рождения мы с Риммой всю отведённую нам судьбою жизнь и промаялись на белом свете.
Своим местом рождения в селе Обутки я в детстве тяготился из-за его, как тогда мне казалось, слишком обидного нищенского названия, о чём как-то и высказал маме. Она мне и рассказала: село было названо так потому, что через эту захолустную в старые времена деревушку этапами гнали со станции Макушино каторжан, и здесь их заковывали в кандалы – «обувку» меняли. Ну а дальше гнали через деревушку Волна. Ещё дальше находилось большое село Маршиха, названное так за проходившие здесь один за другим марши каторжан. Потом они растворялись по необъятным сибирским просторам и, таким образом, оказывали влияние на названия других поселений, встречавшихся на их скорбном пути. А нынешняя станция Макушино в те стародавние времена называлась Макушкой, потому что здесь тогда временно кончалась строящаяся железная дорога, и весь арестантский люд пешим путём следовал к месту отбытия наказания, закованный в кандалы. Вполне возможно, что всё мной здесь рассказанное на самом деле выглядит несколько иначе, но так я слышал в детстве от мамы и сам ничего не выдумал.
Отец мой, Богданов Николай Петрович, 1913 года рождения, уроженец тех мест. Родился он в большом селе Хохлы рядом с селом Обутки. Его отец, Богданов Пётр Степанович, – инвалид той германской, вернулся с войны без ноги, работал в колхозе конюхом. Мать – Богданова Анна Петровна, простая колхозница, мать семерых детей. Жили они в ту пору по этой причине бедно, да в колхозной жизни по-иному и нельзя было тогда жить, как и сейчас. Старшую дочь Фёклу (от первого мужа бабушки Анны) все близкие звали добрым и ласковым именем Куша. По отзывам родственников, была она человеком удивительной доброты и отзывчивости, необычайно трудолюбивой и сохранила всё это до конца своих дней. И за эти прекрасные человеческие качества все её искренне любили, уважали и поминают только добрыми словами. Далее шёл мой отец Николай, потом Гриша, тоже участник войны, затем сестра Нина, и дальше следуют рядком, как лесные боровички, три младших сына: Андрей, Володя и Шура. Все они обзавелись детьми и жили в Кургане, но никого из них я хорошо не знал, поскольку мы никогда тесно не общались. Так уж вышло. Сейчас в живых остался только дядя Володя, младше меня года на два.
Читать дальше