Александр Адашев - 15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле

А вот еще один парнишка, Паша П., в точно такой же ситуации подписывать предлагаемые прокуратурой сочинения отказался. И пошел по делу вместе со всеми. Да получил в итоге 8 лет. Хотя по большому счету ему нельзя даже было предъявить обвинение по 186-й на тот момент статье («знал и не сказал»). Он оказался на месте, где все случилось, вообще случайно. Хотел встретиться со мной, позвонил в офис, потом в машину (мобильные телефоны были тогда в лучшем случае в машине, но не с собой), где тот самый водитель ему предложил поехать с ним и встретить меня в Борничах. Там он проспал все мероприятие.

Однако факт его присутствия позволил следствию обвинить его по той же статье, что и всех нас. Хорошо хоть не 15 лет ему дали. На каждого из нас в деле было по одному тому. Так вот у Паши весь том – одни жалобы. Показаний нет вообще. За что он и потерял восемь лет жизни. А подписал бы то, что прокуратура предлагала, и забыл бы обо всем через полгода после суда.

Вот и получается, и Славика, водителя, обвинять нельзя в том, что он нас оговорил (жену и детей жалко), и Паша ни за что отсидел 8 лет!

Все вышесказанное еще раз подтверждает, что прокуратура работать умеет. Знает, как и с кем. И обещания выполняет. Дали же срок Паше. А Славику нет.

Последний, кстати, на суде все рассказал подробно. Где он был, что он мог видеть, а что нет. И как в деле появились такие его показания. Все это в протоколах суда было. И именно об этом обвинитель говорил, что «показания сказанные и записанные – две большие разницы».

Аналогичные показания были и у Игоря К. – директора той самой страховой компании, которую « крышевали » потерпевшие, и у Юры – его водителя. Местами даже было смешно.

Вот, например. Спрашивают на суде у Игоря:– «Вот тут в ваших показаниях записано, что Вы видели, как один обвиняемый делал то, другой это, третий еще что-то. Подтвердите перед судом свои показания». На что он ответил: – «То, что там написано – полнейшая чушь! Ничего я видеть не мог, так как у меня зрение -8 близорукость, а мне при захвате выбили контактные линзы, они потерялись, и я все время сидел вообще слепой».

А Юра: – «Вы говорили, что видели, как в багажник „Олдсмобиля“ поместили потерпевшего Г.. Можете подтвердить? – Нет, – говорит – я этого не видел, догадываюсь только, что такое возможно и было. Ведь у „Олдсмобиля“ багажник большой, туда человека три помещается». (Причем так это сказал, как будто были прецеденты до нашего случая).

Однако все это нам не помогло.

Почему следствие всегда пытается предъявить самую тяжелую статью из возможных? Все очень просто. Есть две причины. Первая в том, что за раскрытие и доведение до суда серьезных преступлений и поощряют серьезнее. Дают звания внеочередные, премии выписывают, для карьеры опять же плюс.

А вторая в том, что чем тяжелее квалификация, тем больше времени на процесс. Вот по нашей статье следствие официально могло длиться полтора года. Как, впрочем, и было. Хотя, как я говорил с самого начала, у нас в деле все было понятно в первые дни. Просто следственная группа обеспечила себя не пыльной работой (а точнее ее отсутствием) на год и шесть месяцев вперед.

Я еще не писал, что в следственной группе у нас было больше двадцати человек. Из всех имевшихся на тот момент структур системы правоохранительных органов. Главным в группе был следователь прокуратуры области по особо важным делам. Курировал её работу заместитель областного прокурора. Еще были следователи из прокуратуры военной, СБУ, оперуполномоченные управлений по борьбе с организованной преступностью, с преступлениями в сфере экономики, просто уголовного розыска. Были ревизоры из Контрольно-ревизионного управления министерства финансов. Некоторые из них вообще ни разу меня не видели. Но все получали зарплату на протяжении следствия. А после его окончания благодарности за удачное доведение дела до суда. Лично против меня никто ничего не имел. Даже наоборот, все морально поддерживали, говорили, что на моем месте поступили бы также и вообще я нормальный парень, просто не повезло.

За исключением начальника группы, того самого, по особо важным. Это был такой дедушка, еще, как мы шутили, сталинских времен. Он меня сразу невзлюбил. Хотя в этом виноват был в основном я сам. И еще мой уровень жизни до ареста. Я не мог общаться с ним без сарказма, делая то, что сейчас не советую делать другим в подобных ситуациях. Смеялся над его костюмом советского инженера середины 70-х годов, над его внешним видом, далеко не журнальным, над тем, что, как он говорил, 30 лет в прокуратуре, а до сих пор на работу на метро ездит. Конечно, веселился я не вслух, но всем видом своим давал ему понять, что я как жил лучше него, так и буду, если он мне на высшую меру не напишет. Вот поначалу он и старался.