Александр Адашев - 15 лет на зоне. Записки убийцы поневоле

Ну, и не забывайте, что не стоит лишний раз настраивать следствие против себя. В большинстве случаев они свое дело знают хорошо. И если вашему адвокату удастся найти общий язык и с ними, вообще прекрасно.

Камеры, в которых я сидел: 184, 45, 17, 5, 4, 95, 5, 343, 193, 75, 147, 173, 147.

Начну с того, что до момента моего ареста я знал о местах лишения свободы не больше, а может и меньше, чем знает среднестатистический гражданин. Тем более, что тогда, в отличие от нынешнего времени о том, что происходит в тюрьме, информации было очень мало. Единственное, что вспоминается, пара фильмов. Один из которых «Беспредел», а второй – «По прозвищу «Зверь». Возможно, были и какие-то художественные произведения, авторов типа Шитова, но мне они не попадались. И ничего, кроме «Архипелага Гулаг» я про зоны не читал.

Так что, исходя из имевшейся информации о том месте, куда я попал, у меня были основания опасаться за свою дальнейшую жизнь и здоровье. Но особой боязни со своей стороны я не припоминаю. Может, это связано с шоком от резкой смены обстановки. Попадание в тюрьму, вообще один из самых больших стрессов, какие только возможны в жизни человека.

Помню, что в первую ночь моего заключения, на КПЗ в Броварах, я провел в одиночестве. Но был такой уставший от произошедших событий, что заснул, как только переступил порог камеры. На следующее утро меня перевели в другую камеру, где содержались уже два человека. Один какой-то малолетка, которого я плохо запомнил. Второй – мужик, рассказывавший, что он уже отсидел довольно много и вот опять собирается на следующий срок.

И первое, что я его спросил, было: «А вот дают людям срока, ну там по три года, по пять лет, и что, они все время тут сидят?» Это рассмешило не только много отсидевшего мужика, но и малолетку. Сразу же мне принялись объяснять, что то место, где мы находились – КПЗ, то есть камера предварительного заключения. В ней держат не дольше нескольких дней, пока не будет получена санкция на арест. В те времена такую санкцию давал прокурор. Сейчас это зависит от суда. Но смысл остается прежний.

Как только мера пресечения определяется, арестованного должны перевезти из КПЗ в следственный изолятор (СИЗО). То самое заведение, которое в народе называют тюрьмой. Хотя, если вдаваться в подробности, тюрьмой называли специальное учреждение, где содержались осужденные, приговоренные судом к тюремному заключению. То есть к отбыванию срока не в колонии, а в камерной системе. Такой довесок к наказанию можно было получить за особо тяжелые преступления или за плохое поведение в колонии с режимом помягче.

Киевское СИЗО известно на территории бывшего Советского союза под названием «Лукьяновская тюрьма». Название оно получило, понятно, от района, где находится. И если в дальнейшем в моем повествовании будет встречаться слово СИЗО или Лукьяновка, значит, речь идет о киевской тюрьме. В ней я находился без трех недель три года.

КПЗ, в том числе и броварское, в котором я провел трое с половиной суток, со вторника по пятницу первой недели моего срока, в те времена не особенно отличались от камер, описанных Солженицыным. Хоть и прошло 40 лет со времен Гулага. Сцена, размером два на три метра на которой иногда спят по пять человек. « Параша », ничем не отгороженная от остальной камеры. Стены, покрытые так называемой « шубой » (специальным образом положенной штукатуркой, с выступающими острыми концами по всей стене). Тусклая никогда не выключающаяся лампочка. Окошко размером 40 на 40 сантиметров с выбитым стеклом, которого, впрочем, все равно не видно из-за металлического «намордника» (листа с отверстиями по сантиметру диаметром). Все, понятное дело, серое и мрачное.

В нынешние времена таких камер уже, наверное, и не осталось, может только где-то на периферии. Везде сделали «евроремонты», положили нормальную штукатурку, побелили, сделали приличные отхожие места. Нет больше « сцен », вместо них обычные нары, на которых вполне можно спать при наличии матраца. Нет и « намордников », поэтому только что арестованные имеют возможность видеть дневной свет. Стало вполне терпимо.

Но это не значит, что тем, кто попадает сейчас, легче, чем было мне. Дело не в бытовых условиях. Дело, как говорится, в принципе. За день до этого ты мог делать все, что хочется, находиться там, где пожелаешь, общаться с людьми, которых сам выбрал для общения. А теперь находишься там, куда тебя поместили, делаешь то, что возможно в четырех стенах, общаешься с теми, кто есть, а наличие или отсутствие рядом этих людей от тебя не зависит. Сам по себе этот факт хуже мрачных прокуренных стен и разбитого окна за металлическим листом.