Борис Сударов - Это было недавно, это было давно. Воспоминания о 30-х, 40-х, 50-х

Те, кому вскоре предстояло взойти на свою Голгофу, покорно, молча ждали предназначенной им участи. В тоскливой тишине слышен был лишь монотонный голос Арона Хесина, напевно читавшего молитву.

Когда все подготовительные работы были закончены, палачи, наконец, приступили к делу. Небольшими группами они подводили свои жертвы к котловану, и с окрестных холмов на несчастных обрушивался смертельный свинцовый град.

Вихриных расстреляли одними из первых. Глотая слёзы, они молча шли на казнь, держа друг друга под руки.

– Прости меня, Маня, и ты, дочка, – дрожавшим от волнения голосом сказал Вихрин, подходя к котловану.

– За что, папа? – спросила Рита.

– За то, что не сумел вас спасти…

Вихрин обнял их и хотел ещё чтото сказать, но прозвучали выстрелы, и так, обнявшись, они вместе оставили этот жестокий, несправедливый земной мир.

Вместе с убитыми в котлован падали раненые и ещё живые. Это установит позже специальная комиссия, которая сразу после освобождения города произведёт эксгумацию захоронения.

Когда очередную группу, в которой находилась Вера Дыментман, подводили к месту казни, Лёвочка у неё на руках вдруг заплакал, и, до конца исполняя свой материнский долг, она дала грудь своему ребёнку, в таком положении, в позе кормящей матери, её и обнаружит комиссия; малыш при этом, укрытый материнской грудью, окажется без единой царапины – он был одним из многих, заживо погребённых в этом адском котловане. Арон Хесин, идя на расстрел в последней группе, на ходу совершал прощальный кадеш – заупокойную молитву – по своим убиенным единоверцам; его громкий, пронзительный, надрывный голос, который раздавался перед холмами, окружавшими место казни, был слышен далеко вокруг; отголоски его доходили и до горы, где, от волнения колотясь в ознобе, томились в своём холодном, колючем укрытии Рика и Рува; пуля прервала молитву, как только старик подошёл к котловану; лёгкое ранение в плечо не было смертельным, но, упав в кровавое месиво на тела расстрелянных, он, ещё живой, ушёл в тот день в вечность вместе со всеми своими тысячью погибшими соплеменниками. При эксгумации Арона Хесина опознают по истлевшим страницам и ещё сохранившемуся кожаному переплёту молитвенника, который он сжимал в своей мёртвой руке.

До позднего вечера Рика и Рува пробыли в своём укрытии на горе в кустах, а как стемнело – переулками, садами и огородами, опасаясь встречи с патрулями, стали пробираться к своему дому. В городе им больше оставаться нельзя было, и они решили зайти домой, взять коечто из вещей и податься в какуюнибудь дальнюю, глухую деревню, где их никто не знает и не выдаст немцам, и там ждать прихода Красной Армии. А в том, что через месяцдругой она придёт сюда, сомнения у них не было.

Небо почти сплошь было закрыто тяжёлыми чёрными тучами. Они грозно нависли над землёй, готовые вотвот разразиться холодным осенним дождём или снегом. Луна лишь на миг робко появлялась в редких лиловых просветах и затем вновь скрывалась в далёкой тёмной толще небосклона.

Через лазейку в дощатом заборе Рика и Рува из соседнего сада пролезли к себе во двор и, выглянув изза сарая, в тревоге застыли на месте.

– В доме, кажется, ктото есть, – прошептала Рика.

Они притаились, стали ждать. Тусклый свет луны, выглянувшей изза туч, падал на окна в столовой, и Рика с Рувой напряжённо всматривались вовнутрь дома, пытаясь сквозь темноту чтото там разглядеть.

– Никого там нет, тебе показалось, – не выдержал Рува.

Они подождали ещё немного, прислушались, затем вышли из своего укрытия. Рика сунула руку под крылечко, в привычном месте взяла ключ, и они тихо подошли к двери. Но ключ не потребовался, дверь была не заперта. Это озадачило и насторожило их, но, мгновение поколебавшись, Рика бесшумно открыла дверь (она не скрипнула – незадолго до этого отец смазал петли машинным маслом), и они вошли в столовую. И двух шагов не ступив, Рика, шедшая впереди, вдруг от неожиданности вздрогнула, предупредительно коснулась рукой брата и замерла на месте. Через слегка раскрытые дверные створки на фоне отблесков луны она увидела в зале двух человек и сразу узнала живших напротив мать и дочь Сериковых – Дуську и Любку, худая слава о которых давно была известна в городе. Муж Дуськи, Григорий, отбывал срок за воровство гдето в дальних краях, а сама Дуська промышляла спекуляцией и мелким воровством. Таскала, и не раз попадалась на том, и со двора Вихриных: то дрова, то курицу, – ничем не брезговала.