Борис Сударов - Это было недавно, это было давно. Воспоминания о 30-х, 40-х, 50-х

Както вечером, в начале октября, размышляя о том, что бы завтра снести на базар, Вихрин бросил взгляд на кларнет, который покоился в самодельном деревянном футляре на своём обычном месте на комоде. «Его, что ли, продать? – подумал он. – Когда ещё теперь доведётся – и доведётся ли вообще когданибудь играть на нём?» Кларнет был не только предметом увлечения его хозяина, но и средством дополнительного заработка. В составе духового оркестра Вихрин принимал участие во всех торжествах и праздниках в городе. Летними воскресными вечерами музыканты играли на танцплощадке в городском парке или давали концерты в летнем театре, их неизменно приглашали на свадьбы и похороны в близлежащие деревни…

Вихрин открыл футляр, с грустью посмотрел на две чёрные половинки кларнета, с которым не расставался ещё с Первой Мировой, когда играл в полковом оркестре.

– Ты хочешь поиграть, папа? – удивилась Рита, кормившая Лёника.

– Да, пожалуй, – сказал Вихрин, хотя до этого играть не собирался. Он сложил две половинки, привычно прошёлся по клавишам, проверив звучание инструмента, – и скорбная, печальная мелодия полилась по дому. Кларнет заливался тягостными звуками, достигавшими крайних нот – от самых высоких до самых низких; грустная музыка порой переходила в настоящий берущий за душу горестный плач, в мольбу и стоны. Вихрин играл сегодня словно последний раз в жизни – с какимто особым вдохновением, с яростной страстью, которой дети ранее за ним не замечали; от глубины и избытка чувств глаза Вихрина увлажнились, и большая, словно градина, слеза покатилась по его щеке.

Детям стало както не по себе от этого, они переглянулись, но продолжали молча, сосредоточенно слушать музыку, которая словно приворожила их; они сердцем чувствовали и плач и слёзы, льющиеся из кларнета, и с упоением ловили каждый звук мелодии, которая так соответствовала состоянию их души, их настроению.

Закончив играть, Вихрин провёл мизинцем по влажным глазам, затем, разобрав кларнет, тщательно протёр фланелевой тряпочкой мундштук и стал аккуратно укладывать инструмент в футляр.

– Нет, пока не буду его продавать, – решил он.

– Папа, а что ты играл сейчас, что это за музыка? – спросил Рува.

– Это «Плач Израиля», сынок, так она называется, – ответил отец.

– Уж очень грустная, – сказала Рика.

– Потому и название у неё такое.

Отец не склонен был сейчас говорить о музыке, ему хотелось помолчать, поразмыслить, как жить дальше. Его страшила неизвестность. Как обстоят дела на фронте? Говорят, вотвот падёт Москва. Неужели это возможно? И что тогда будет с ними?..

Вскоре среди населения поползли тревожные слухи о том, что в некоторых городах немцы произвели массовые расстрелы евреев. И Вихрин уже в который раз укорял себя за то, что не смог вывезти семью, за то, что дети сейчас по его вине оказались в опасности.

А во второй половине октября город вдруг наводнили полицейские, собранные со всего района. «Что бы это значило? – думал Вихрин. – Что они затевают?» В тот день к ним в дом вошла встревоженная Лёкса.

– Слыхал? – с порога обратилась она к Вихрину, который, готовясь к зиме, замазывал щели в оконной раме в столовой. – Полицаи понаехали.

– Слыхал, – мрачно ответил Вихрин.

– Не к добру то, Иосиф, чуе мое сердце.

– Да уж хорошего не жди, – вытирая тряпкой руки, ответил Вихрин.

– Ты вот что – дай мне вашага Лёньку, няхай хлопчык у мяне пабуде. А кали спросять, скажу – внучок мой, Марфы сын. Ён жа бабой мяне заветь, – вот и буду яму бабой.

– Папа, ты считаешь – всё обстоит так серьёзно? – побледнев, спросила присутствующая при разговоре Рита.

– Всё может случиться, доченька, – уклонился от прямого ответа отец.

Поздним вечером, собрав в наволочку одежду для сына, Рита отвела его к Лёксе. Сонный Лёник никак не мог понять, отчего мать так встревожена, прощаясь с ним, почему глаза её полны слёз.

Ночью в доме Вихриных долго никто не мог уснуть, все были в ожидании самого худшего.

А рано утром, чуть стало светать, за окном послышались шаги. «Всё кончено», – подумал Вихрин, всю ночь не сомкнувший глаз.

Вошедший полицейский объявил о приказе всем евреям собраться во дворе педагогического училища и, разрешив взять с собою лишь деньги и драгоценности, вывел Вихриных из дома в холодную предрассветную мглу. Из соседних домов стали выводить другие еврейские семьи. По мере продвижения толпы к месту сбора в неё вливались всё новые и новые обречённые. Рядом с Вихриными шли их дальние родственники Дыментманы. Глава семьи, высокий, всегда стройный, а сейчас согбенный, сутулый Исаак нёс на руках годовалого внука Лёвочку; по бокам, чуть сзади, – жена и дочь Вера.