Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Поймите, что всякое дело любит одного хозяина. Все тут распоряжаются: и комендант, и ревштаб, и командир партизанского отряда, и гражданские власти. А японцам это на руку. «Хозяина нет, — думают они, — так мы сами похозяйничаем». И приказывают мне подавать порожняк, сами что-то грузят, а станцию назначения дают в Маньчжурии. Видали жуликов! Я им еще ни одного вагона не дал, но бороться дальше нет сил.

После ухода начальника станции Лазо написал обстоятельное письмо Военному совету.

«Необходимо, — писал он, — в спешном порядке издать приказ о невмешательстве военных властей в железнодорожные дела. Все требования на подвижной состав должны подаваться через комендантов. Имея в виду чисто стратегическое положение Гродекова, я думаю назначить коменданта, который пользовался бы правами начальника гарнизона. Это должен быть человек решительный, способный и в случае появления неприятеля предпринять необходимые меры.

Несколько слов о японцах. У партизан установились с ними дружественные отношения, они угощают друг друга табаком, даже ходят под руку. Японцы украшают себя красными ленточками, и были случаи, когда японские солдаты срывали с себя погоны и топтали их. Это говорит о том, что японские солдаты сочувствуют нам, но при этом нельзя забывать о бдительности».

День своего рождения Лазо встретил в Хабаровске в хлопотах по организации комитета партии. В этот день ему подарили книгу Ленина «Шаг вперед, два шага назад», и он с чувством невыразимой благодарности принял этот подарок, вспомнив, как в детстве мать преподнесла ему книгу Тимирязева «Жизнь растения».

Моррисон покинул Владивосток вместе с экспедиционным корпусом. Перед отъездом он вызвал к себе Лимонова и сказал:

— Я уезжаю из Приморья, но вернусь. На этой земле осталась часть моего капитала. Мое принадлежит мне: на Филиппинах, в Сиаме, на Цейлоне, а теперь в Приморье. Вы мне пригодитесь. Вот вам конверт, в нем вы найдете солидную сумму долларов. Ехать за границу я вам не рекомендую.

Лимонов подобострастно принял конверт и положил в карман.

— Пишите расписку, — предложил Моррисон.

Получив расписку, он бережно спрятал ее в бумажник и сказал:

— Я знаю, что вы поклонялись двум богам: мне и японскому полковнику Катамуро. Корнеев погиб по своей глупости, но вам, я надеюсь, удастся убрать опасного большевика Лазо. Искать меня вам не нужно, когда надо будет — вас разыщут и передадут мое письмо.

— Все понятно, господин Моррисон.

Впервые американский резидент протянул руку Лимонову, и тот слегка пожал ее, испытывая неловкость, что у него были потные руки, зато Моррисон без смущения достал носовой платок и вытер свою руку.

Лимонов шел, придерживая карман, в котором лежали деньги. Ему казалось, что они разливают тепло по всему телу. Хотелось поскорее уединиться и пересчитать зеленые бумажки с портретом Вашингтона. Он вбежал в уборную, закрылся и, достав конверт с долларами, стал их считать, прикидывая в уме сумму по последнему курсу.

Утром он узнал о том, что «Орел» уже отошел, и город занят революционными войсками. Контрразведчик сорвал с себя погоны и вышел из дому. Проходя по Селенгинской улице, где размещался Военный совет, он столкнулся с группой лиц. Кто-то из них произнес: «Я еду с Лазо». — «Выдумываешь?» — сказал другой. «Не веришь, спроси у него». Лимонов присмотрелся и узнал в группе того, кого он уже видел раз на вокзале в обществе генерала Рождественского.

С этого дня Лимонов стал заходить в Военный совет, ища встречи с Лазо, но ему это никак не удавалось. Тогда он обратился к секретарю Пригожиной, и та ответила:

— Товарищ Лазо уехал.

— Надолго?

— Он вернется через месяц. Какое у вас дело, товарищ?

— Личное, — мы с ним однополчане по Красноярску.

— Заходите, наведывайтесь! — пригласила Пригожина.

Никогда во Владивостоке не было такого теплого апреля, как в двадцатом году. На рейде все еще маячили японские корабли, но море и город нарядились в праздничные платья. Изумрудно-голубая вода играла ослепительными блестками яркого солнца, а город, украшенный кумачовыми флагами, жил радостной, полнокровной жизнью.

На бульварах и улицах множество взрослых и детей. На лицах беззаботные улыбки, все веселы, и никто не хочет вспоминать черные дни розановского разгула.

Третьего апреля в Народном доме было особенно шумно. Здесь собрался городской Совет рабочих и красноармейских депутатов. Бурно встречали делегаты членов Совета. На минуту стих шум, и председатель, воспользовавшись этой паузой, произнес: