Любовь Турбина - Творчество Янки Брыля в контексте мировой литературы

Оба писателя часто возвращаются к памяти детства, к западнобелорусской реальности; правда, время, которое они рисуют, имеет интервал почти в поколе­ние — в девятнадцать лет (повести «Сиротский хлеб» Я. Брыля и «Долгая смерть Крынок» С. Яновича, многие их лирические миниатюры). Как давно заметили критики, двух авторов объединяет поэтическое видение мира. И у Яновича, и у Брыля не найдешь описания для описания, не найдешь и предложения, не прони­занного волнением. Эмоционально осмыслить действительность С. Яновичу, как и Я. Брылю, помогает желание постигнуть слияние эстетически впечатлительной человеческой души с живой природой. В картинах и образах, сотворенных твор­ческим воображением, Янович всегда стремится увидеть внутренний смысл про­исходящего, перекладывая большую нагрузку на подтекст, используя в том числе и гротеск, прием условного письма. Брыль предпочитает несколько иной способ говорения — более рассудительный (что легко объясняется хотя бы и разницей в возрасте), местами остроумный и всегда более ясный.

Как и Янку Брыля, с детских лет простая деревенская жизнь приучила Яно­вича замечать красоту в обыденном, привычном, не приукрашенном; однако в процессе писания, для концентрации внимания на своих образах, он часто поль­зуется инверсией: «иконостас с материнской улыбкой далекой», «ливень душ­ный», «окно вишневое», «аллеи жестколистые» (прием, как и все искусственное, абсолютно чуждый Брылю-прозаику).

В миниатюрах С. Янович напряженно и взволнованно рассуждает о судьбе белорусского языка; он высказывает свои чувства в открыто публицистической форме, не скрывая тревог за белорусское слово, что характерно и для миниатюр Брыля.

И Я. Брыля, и С. Яновича глубоко волнует проблема родных корней, судьба белорусской деревни. Однако если Брыль в лучших традициях белорусской и русской (В. Белов, В. Распутин) деревенской прозы поэтизирует деревню как хранительницу национальных традиций, всего самого чистого и светлого, то С. Янович настроен менее оптимистично. Как отмечает В. Гниломедов, книга «Долгая смерть Крынок» утверждает «архетип драматичного восприятия бытия, которое временами поднимается до трагического звучания». Его лишенные вся­кой идеализации рассуждения про судьбу деревни, «мордобойной белостоцкой провинции», подтверждают различие подходов этих двух писателей к одной из самых важных для них тем.

Повесть «Нижние Байдуны» композиционно строится Брылем при помощи того же приема, который позднее использовал и С. Янович при написании пове­сти «Долгая смерть Крынок». Речь идет о создании серии сценок из жизни одно­сельчан. Но если Я. Брыль создает картины, проникнутые искрящимся юмором, светлой любовью к односельчанам и восхищения ими, то настроение написанно­го Яновичем минорное, тоскливое, даже болезненное. Брыль в большей степени оптимист, и потому белорусский критик Владимир Юревич точно определяет писателя как «влюбленного в жизнь человека, который умеет черпать полной мерой радости этой жизни и приобщать к этой радости многих». Сам писатель в книге «Витражи» (1974) подчеркнул, что видит задачу искусства в том, чтобы передать ощущение радости, красоты жизни и любви к ней.

Очень важное в контексте всего творчества писателя признание. Это не зна­чит, что он полностью отворачивается от трагического; он просто поворачивает тему по-своему, как, к примеру, в небольшом рассказе «Ты жива» (1966), посвя­щенном матери. Он не успел приехать на ее похороны и вспоминает последние дни ее жизни в городе, у сына. В ходе повествования ему удается преобразить трагическое в жизнеутверждающее, то есть вызвать тот самый катарсис, кото­рый, казалось бы, возможен только в драматургии — уже заглавием «Ты жива» автор утверждает преодоление скорби любовью.

В записях конца 90-х гг., опубликованных в журнале «Нёман» за 1997 г., Брыль пишет в основном о болезнях и кончинах своих друзей-ровесников: Васи­ля Витки, Анатоля Велюгина, Пимена Панченко, Максима Танка, о последних и о самых запомнившихся встречах с ними. В его записях появляются сны, где он снова встречается с дорогими ему коллегами-писателями, которых уже нет. Желание вспомнить трогательные подробности, собственное бессилие в утеше­нии и желание отдать должное, сказать что-то очень важное, известное только ему, движет его пером. Скорбь, но не отчаяние, доминирует на этих страницах.

Следующей, последней прижизненной книгой писателя стала «Блакітны зніч» (2004). Книга написана после кончины жены писателя, и могла бы назы­ваться «книгой потерь», однако его преданность семье, детям и внукам удиви­тельна, все подлинные ценности жизни совпадают с традиционным крестьян­ским сознанием. В книге приводятся его военные письма, написанные невесте, а потом и жене, записи о детях, особенно о маленьком сыне, — писатель стремится заново пережить и перечувствовать лучшие мгновения жизни и в этом находит утешение.