Виолетта Богусевич: По следам памяти…

«Моя мама теперь инвалид. Моя мама теперь лежачая больная. Господи… как же теперь жить? Что же мне делать?»

Я поняла, что моя жизнь больше никогда не будет прежней. Теперь мне нужно учиться жить иначе. И слова «моя мама», обрели для меня теперь совсем иное значение. Ведь мама стала другим человеком, который, быть может, и не узнает меня. Она сама, как личность, сейчас толком-то и не существует. В ту страшную ночь она потеряла сама себя и стала только моей. Я буду возвращать ее к жизни, я буду ухаживать за ней. Она ведь теперь такая беззащитная, как младенец! И я сделаю все возможное и даже больше, чтобы все стало как раньше. Я СДЕЛАЮ! Я СДЕЛАЮ! Я смогу! И я справлюсь!

В такие моменты понимаешь, что пострадала не только жизнь родителя, но и твоя жизнь тоже, жизнь твоей семьи. Осознать это порой становится очень тяжело. Но на первое место встает чувство долга. И именно это чувство притупляет чувство страха перед настоящим и будущим.

Реанимационная палата – это концентрат боли, страха и отчаяния.

Навещать маму я ездила каждый день. Путь был не близким. Больница находилась на другом конце города, но это все такие мелочи. К маме хоть на край света, хоть к черту в ад. Пускали всего на пару минут. Кажется, что этого мало, но когда смотришь на родного человека, который весь обвешан трубками, понимаешь, что больше и не надо. Тяжело на это смотреть. И не знаешь, что в такие моменты сказать. Слова застревают в горле; чувствую, как безысходность снова окутывает, словно туман. Глажу по голове и говорю лишь только, чтобы поправлялась. Слышу, как издает булькающие звуки один из аппаратов. Смотрю в мамины глаза, а в них полное отсутствие во времени. Кажется, что они даже покрыты какой-то слегка голубоватой пеленой. Человек в глубоком оглушении… Эти глаза ничего не видят. Смотрят, но не видят… Каково это – видеть такой взгляд? Страшно. Страшно настолько, что спирает дыхание, ведь это не твои родные глаза, а чьи-то чужие… «Вам пора уходить» – говорит надзиратель.

Ухожу…

В последнюю секунду оборачиваясь выкрикиваю: «Мама, я тебя люблю!»

Я никогда, ни разу в жизни не сказала маме этих слов. По классике жанра, вырвались они у меня в самый критичный момент. А почему бы раньше не сказать? Почему не обнять? Все это мы упускаем… Скупимся лишний раз на слово доброе. Можно, конечно, оправдаться и сказать, что мол, в семье было так не принято: выставлять свои чувства напоказ, но вряд ли кому-то бы стало хуже от лишнего ласкового слова или объятия.

В один из дней решила съездить в Кубань (это поселок, в котором живут родители) – навестить отца.

Именно его я винила во всем, что случилось с мамой. Я считала, что из-за него ее организм не выдержал. Из-за его бесконечного пьянства, по поводу которого мама постоянно так переживала и находилась в нервном напряжении и бесконечном, нескончаемом стрессе долгие годы. По моему мнению, именно из-за того, что от него не было никакой поддержки, никакой помощи ни по хозяйству, ни в делах, и все это ложилось грузом на мамины плечи, главным из которых был именно он – и случилась эта беда.

Мое уважение к отцу пропало уже давно и я долгое время силилась понять, зачем мама продолжает с ним жить. Жить и мучиться. Быть может, одиночество пугало? На мой вопрос: «Мама, зачем? Неужели тебе саму себя не жалко? Разве такой жизни ты хотела для себя? Зачем ты тянешь его? Он ведь всю жизнь был как ребенок, которого, как и меня, нужно было обеспечивать. Сколько тебя помню, ты всегда все делала сама, а он даже розетку не может поменять! Разве это мужик? Мужчина должен оберегать свою женщину и семью. А у нас всех лелеешь ты. Он же не может ровным счетом ничего! Как паразит, присосался к тебе, а ты никак не можешь сбросить его с себя и растоптать!» На что мама всегда отвечала мне, что, пока я была маленькая, она не хотела уходить от отца, так как не желала, чтобы меня воспитывал отчим, боялась, что тот, не дай бог, будет меня обижать и ничего хорошего из этого не выйдет, а будет только хуже. Помню, когда я уже стала подростком, мама купила отцу комнату в общежитии, чтобы ему самому было куда уйти. И он даже ушел! На неделю… а может, и меньше… Пожалела. Приняла, стоило только ему попроситься обратно. Вот только он ничего не понял и выводов никаких не сделал. Ничего не боялся, будто знал, что никуда она от него не денется, что бы он ни вытворял. Поэтому все оставалось по-прежнему. Так и жил в своих запоях неделями. Работу искать и не думал. Деньги на выпивку выпрашивал у мамы. Если она ему их не давала, обязательно затевалась драка. А я во время этих бурь, убегала в комнату, чтобы спрятаться под столом. Там было мое укрытие. Это только через несколько лет я привыкла к ним настолько, что уже даже и не реагировала. Лишь только в мыслях желала того, чтобы мама как следует его отделала и чтобы ему было как можно больней. В обиду она себя не давала, всегда могла дать отцу отпор.