Виктор Кротов - Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Район Потылихи (окрестности возле одноимённой речки) был тогда местом строящимся и заселяемым одновременно. Окружной мост между Бережковской набережной и Мосфильмовской улицей был ещё старый. Мимо него вёл крутой подъём на холм (позже горку сделали более пологой). Зимой грузовики и автобусы въезжали наверх с большой натугой. Стандартные двенадцатиэтажные башни возводили там среди автомобильных и овощных баз. У подножья холма находился завод эфирных соединений, постоянно источавший лёгкий, но явственный сладковато-дурманящий аромат.

Малогабаритную трёхкомнатную квартиру нам дали на шестом этаже, и всё было внове: отсутствие коммунальных соседей, балкон (даже два), перспективы из окон. У нас теперь было две комнаты (третья – дедушкина): самая большая и самая маленькая. Правда, большая комната оказалась какой-то длинной, вагонообразной, да к тому же проходной. Но мама самоотверженно поселилась в ней с Лёней и Максимом, выделив мне отдельную, маленькую.

В нашем доме я подружился с двумя семьями. Одной из них была пожилая чета испанцев, осевших в СССР. Они были смуглые, печальные, погружённые в память о своей стране. Я любил стихи Лорки, и они давали мне слушать пластинки, на которых его читали по-испански. Это было для меня острым переживанием, как музыкальный шедевр для меломана, – погружение в испанский язык, энергичный и страстный, в подлинное звучание Лорки. Не понимать было невозможно, благодаря выразительности языка, мастерству чтецов и хорошим переводам, по которым я знал эти стихи, многие наизусть.

Дружеские отношения установились у меня с тонкой изящной девушкой Алёной Флёровой (несколькими годами старше) и её мамой, Еленой Николаевной. Алёна была первой профессиональной художницей, с которой я познакомился, хотя узнал об этом не сразу. Ученица Кибрика, она была очень талантлива и абсолютно не богемна.

Когда она бывала у нас на семейных сборищах, то поражала всех способностью блестяще имитировать песни народов мира. Стоило назвать любую страну или язык – и она тут же начинала петь, создавая полную иллюзию исполнения песни именно этой страны на родном языке. Только внимательно вслушиваясь, ты начинал понимать, что это иллюзия, но Алёна её создавала легко и правдоподобно.

На какой-то из дней рождения она подарила мне мой карандашный портрет, и я впервые увидел себя не так, как отражает лицо зеркало или как схватывает его объектив фотоаппарата, а как видит настоящий художник, вливающий в черты лица свойства характера натуры.

Несколько лет спустя, когда я жил уже не на Потылихе, но с Алёной мы продолжали общаться, она позвала меня к себе в мастерскую, чтобы показать новую, ещё не совсем законченную картину. Не помню сюжета, но несколько человек на заднем плане были уже прописаны, и среди них я узнал себя. Алёна с интересом поглядывала на мою реакцию, а я был в замешательстве, чувствуя себя в чём-то обличённым. В чём? Это трудно сформулировать. Алёне нужен был типаж , и мой характер ей подошёл. Она лишь немного подчеркнула чрезмерную мягкость, неопределённость, готовность к конформизму, ещё что-то. Спорить с метким художественным взглядом не приходилось, и внутри заколыхалось недовольство собой.

А какое расписное яйцо подарила нам Алёна на Пасху! Тончайше выписанный иконный облик Богоматери потрясал искусством миниатюры. К сожалению, удалось сохранить эту скорлупку всего лишь на несколько лет…

Елена Николаевна во многом помогла своей дочери стать художником, но не отпускала её от себя. Психологическая зависимость от матери была совершенно добровольной, Алёна её очень любила и смогла выйти замуж только гораздо позже, когда Елены Николаевны уже не стало.

Сейчас Елена Николаевна Флёрова (Алёна была двойной тёзкой своей мамы), как подсказывает интернет, очень известная художница, прошедшая замысловатый творческий путь, и я за неё рад всей душой.

После первого курса у меня была целина. После второго – отчасти тоже, но совмещённая с поездкой в Среднюю Азию, о чём расскажу в следующей главе, посвящённой путешествиям. После третьего курса я оказался в студенческом отряде, едущем в Чехословакию.

Конечно, мне очень хотелось побывать за границей, и когда объявили набор в такой стройотряд, я тут же записался, но верилось в эту возможность с трудом. Это был отряд не от мехмата, а от всего МГУ, и желающих было множество. Наверное, сказалось моё целинное прошлое и участие в культурной жизни, но как КГБ, проверявший всех выезжавших, прохлопал моего отца?