Виктор Кротов - Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли

Таких лотков на площади было несколько, и приходилось привлекать к себе внимание, чтобы спешащие на электричку люди купили газету у тебя, а не у конкурента. Приходилось спешно осваивать азы рекламы, и вскоре я научился выкрикивать темы больших статей в привлекательном для потенциального покупателя виде:

– Необычные пришельцы в Москве! (В столичный парк забрели два лося.)

– Нашествие ночных толп! (Гуляния школьников после выпускного вечера.)

– Тайны космического сюрприза! (Где-то упал небольшой метеорит, его собирались исследовать.)

Позже, по мере освобождения от советской прямолинейности, такого рода приёмы стали применять непосредственно в названиях очерков и заметок. Но тогда это было не слишком привычно, и я распродавал взятые кипы за час-другой.

Серёга Петров, в школе немного похожий на Петрушку – и внешне, своей носатостью, и шутовским стилем поведения, поступил на мехмат, оставшись таким же весёлым балагуром. Учение давалось ему легко. Иногда даже казалось – слишком легко. Он думал на каких-то повышенных оборотах.

И общались мы с ним как-то убыстрённо – не в смысле торопливости, а в смысле мгновенности его реакции на мысль. Это было похоже на бойкое фехтование. Наши с ним мировосприятия были какими-то взаимно перпендикулярными – в том, что это так, мы сходились.

Всё говорило о том, что он станет великолепным математиком, именно в силу этой быстроты мышления, умения схватывать и реагировать на лету. Печально, но получилось иначе.

Сначала всех нас всполошило чрезвычайное событие: Петров зарезал Вайсберга! Саша Вайсберг учился в параллельном классе пятьдесят второй школы. К счастью, он остался жив. Серёга ткнул в него ножиком, но тот прошёл в стороне от сердца. Что там у них произошло, осталось мне неведомо. Жалко было обоих, но постепенно всё вроде бы улеглось. Саша выздоровел, Серёжу стали лечить.

Увы, лечить его было необходимо. Его повышенные обороты мышления на вид легко справлялись с мехматовской нагрузкой, но, наверное, это был какой-то разрушительный резонанс.

Одно время его лечили в больнице имени Кащенко. Я приходил к нему. Но быстрый мозг Сергея был притуплен лекарствами, наше общение происходило странно и смутно.

Потом его выписали. Но болезнь в нём оставалась и развивалась. Вплоть до того несчастного вечера, когда он проглотил горсть таблеток, и никакая реанимация уже не смогла его спасти.

На похоронах было много и одноклассников, и однокурсников. Почти для всех нас он был первым умершим ровесником. Серёгу любили. Зла он никому не причинял. Дикий случай с Вайсбергом был ничем иным, как скачком заболевания.

Смерть всегда приносит много вопросов. И мне трудно понять, каков был Луч, проходивший через Серёгину судьбу, каковы были его взаимоотношения со своим призванием. Но почему-то я уверен, что его Луч был встречающим, что не исчезла его душа в небытии. Когда произношу, среди многих, его имя, ощущаю порою какой-то лёгкий тёплый отклик. Что это – импульс памяти или что другое – мне знать не дано. Может быть, где-то наши Лучи и сходятся.

В 1964 году кончилась хрущёвщина, началась брежневщина. С одной стороны, ясно было, что это замена шила на мыло, но всё-таки именно при Хрущёве посадили отца, и он разоблачал в своих статьях, посылаемых на волю, именно хрущёвские злоупотребления власти, о которых теперь говорилось во всеуслышание.

И я стал слать письма в высокие инстанции, объясняя, что странно держать в заключении человека, который так прозорливо, задолго до официального разоблачения, указывал на пороки хрущёвского правления.

Увы, то ли машина работала в привычном совковом режиме, то ли инстанции оказались достаточно сообразительными, чтобы понимать: тот, кто вчера обличал Хрущёва, завтра будет обличать Брежнева. Мне неизменно приходили ответы, но все они сводились к тому, что «оснований для пересмотра дела не имеется». Ни на один из моих конкретных аргументов никто возражать не потрудился.

Через пару лет после смены власти произошла и наша частно-семейная перемена: смена жилья. Прощай, Клиническая! Мы были последними, кто уезжал из нашей коммуналки.

Не уезжала с нами бабушка, Ольга Семёновна, – незадолго до этого её не стало. Стараясь никого не беспокоить, несмотря на раковые мучения, она тихо угасла в больнице, оставив на блюдечке с недопитой чашкой чая надкушенный кусочек рафинада (ей велели ограничивать потребление сахара). Перед похоронами мне пришлось пройти некоторое испытание. Почему-то потребовалось опознать её тело в больничном морге среди десятков других. Ни дедушке, ни маме я не мог позволить туда идти. И правильно – это оказалось нелёгким зрелищем, без всяких боксов холодильных камер с аккуратно укрытыми покойниками, как показывают в детективных фильмах…