Владимир Альфонсов - Ау, Михнов

Как читатель (и как зритель — по отношению к чужой живописи) Михнов, конечно, бывал и неожиданным, менялся. Высоко ставя Достоевского (на исключительном месте для него стоял рассказ «Бобок»), он по своему обыкновению вступал с ним в полемику. И вдруг основательно освоил литературоведческий труд — книгу М. Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского» (1979). Бахтин (не преувеличиваю) восхитил Михнова. Особенно, конечно, ему понравилась идея о диалогической природе романов Достоевского. Но практически миновал Михнова, если не ошибаюсь, Андрей Платонов. Понимание Михновым духоматерии нашло подкрепление в формуле Пастернака «существованья ткань сквозная». Думаю, что и «вещество существования» Платонова нашло бы отклик у Михнова. В живописи особого внимания заслуживает и особую сложность составляет отношение Михнова к Пикассо. Влияние Пикассо сказалось

в некоторых ранних работах Михнова. Но потом он решительно отшатнулся («сбежал») от Пикассо. «Пикассо обокрал мировую культуру» — в этом смысл главного выпада Михнова против Пикассо. Но «вторичность» современной культуры и намеренная, а у Пикассо, может быть, особо вызывающая «игра» с художественными явлениями разных эпох давно очевидны как свойства литературы и живописи XX века. Михнов привык очень «серьезно» относиться к искусству, но и сам он достаточно «поиграл» с тем же Босхом, а в запасниках Костромского музея томится сверхъестественная по красоте картина Михнова, которая в полушутку была названа «Барококо».

И еще проблема, которую не обойти. При всем своем великолепии, живопись Михнова все же неровная. Вопреки его самооценке: «У меня нет слабых работ — каждая как натянутая струна». Очевидно слабых действительно нет: Михнов узнаваем практически в каждой, но наряду с особо показательными шедеврами есть и послабее. Само стремление работать сериями почти неизбежно содержало возможность повторов и послаблений. Юрий Филатов с запальчивостью говорил: «Половину Михнова надо уничтожить» (чтобы спасти статус великого художника). Уничтожать не надо. Боюсь, что такое может произойти и без нас. Причем «уйти» неизвестно куда могут как раз не «худшие»,

а лучшие его произведения.

Книга моя о Михнове в темпе движется к концу. Осталось написать последний раздел последней главы. Раздел, которого я откровенно боюсь. Почему боюсь — прояснится, наверное, в тексте.

4

В 1970 году в жизнь Михнова, еще на улице Рубинштейна, вошла Женя Сорокина.

Краткие сведения о жизни Жени до встречи с Михновым и о самой встрече получены мною от Жени. Она приехала из Ленинградской области. В 1966 году окончила школу в Любани и поступила на заочное отделение факультета журналистики ЛГУ, а через год, после работы зав. клубом в Апраксином Бору, — на философский факультет ЛГУ, тоже на заочное отделение. В Ленинграде обосновалась в 1969 году. С живописью Михнова Женя познакомилась раньше, чем с самим Михновым, случайно в Москве. По ее словам, эта живопись потрясла ее. Личное знакомство произошло в Ленинграде на одной вечеринке, где Михнов сразу обратил на нее внимание. Начались встречи, она влюбилась («он был такой красивый»). Их семейная жизнь продолжалась с 1970 года до лета 1982-го, когда Женя ушла. Брак их не был официально зарегистрирован.

Задача моего краткого разговора о семейной жизни Михнова с Женей Сорокиной решительно ограничена аспектом участия Жени в деятельности, в бытии Михнова-художника. А оно значительно. Во-первых, Женя навела порядок в творческом хозяйстве Михнова. Она фиксировала появление новых картин, внося их данные (размер, техника, колорит и т. д.) в специальный каталог. Во-вторых, — и это главное — она записывала суждения и беседы Михнова об искусстве. Эти записи опубликованы в составленной ею книге «Михнов и о Михнове», они образуют там раздел «Из бесед (1970—1981)». Мне эти записи Жени стали известны задолго до опубликования книги. Они вообще получили распространение в списках. В статьях о Михнове, которые стали появляться после смерти художника, встречаются цитаты — мысли Михнова об искус- стве. Смею предположить, что они того же происхождения: записи Жени Сорокиной.

Положение осложнилось после выхода в свет тома «Евгений Михнов-Войтенко: Жизнь вопреки правилам» (2008). Первую часть этого тома составляет биографическая книга Людмилы Хозиковой, сестры Михнова, названная так же, как и том в целом. Вторая часть — «Дневники. Записки. Материалы из личного архива». В этой части опубликованы дневники 1970—1981 годов. Я не знаю, существуют ли как наличный текст эти дневники. Евгения Сорокина утверждает, что дневников Михнов не вел, что текст в томе 2008 года есть выборочное или буквальное использование ее записей. Для меня очевидна связь этих двух печатных текстов, и я верю в значимость непреложного факта: записи Сорокиной опубликованы раньше; все, надеюсь, выяснится и придет в надлежащую норму. Я не буду ни сейчас, ни когда-либо позже заниматься сравнением этих текстов. Я не хотел бы ссориться ни с одной из «двух приятных дам», обеим выражаю благодарность за помощь, оказанную мне при написании этой книги. В ней я пользовался записями Сорокиной. Повторяю и подчеркиваю еще раз: речь идет исключительно о суждениях Михнова об искусстве, записанных Женей. Сведения, полученные мною от Людмилы Хозиковой, другого, в основном биографического, порядка. На этом проблема (для меня) закрывается. Я вообще в этой книге прощаюсь с Михновым.