Борис Черных - Шалва Амонашвили и его друзья в провинции

Мы положительно убеждены, что плохое состояние наших финансов, частый неуспех наших больших промышленных предприятий, неудачи многих наших административных мер, перевозка тяжестей гужом, рядом с железными дорогами, наши непроходимые проезжие пути, наши лопающиеся акции, пребывание громадных дел в руках безграмотных невежд и пребывание ученых техников без всякого дела, нелепые фантазии нашей молодежи и не менее нелепые страхи, которыми так ловко пользуются люди, ловящие рыбу в мутной воде, – все эти болезни, съедающие нас, гораздо более зависят от незнания нами нашего отечества, чем от незнания древний языков. Мы убеждены, что все эти болезни и многие другие сильно поуменьшились бы, если б в России вообще поднялся уровень знаний о России, если б мы добились хоть того, чтоб наш юноша, оканчивая курс учения, знал о полусветной России столько же положительных фактов, сколько знает о своей маленькой Швейцарии десятилетний швейцарец, оканчивающий курс первоначальной школы.

Скудность наших сведений о России зависит от многих причин; но, конечно, прежде всего, от того, что мы ее изучаем плохо, и по этой только причине нам кажется не лишним сказать несколько слов, в виду имеющегося учредиться нового педагогического заведения – «историко-филологического института».

Причина скудности наших знаний относительно всего, что касается России, очень проста. На Западе мальчик, поступающий в низший класс гимназии, уже четыре года, а иногда и более, под руководством учителя-специалиста, именно приготовленного для такого преподавания, и по порядочным, нарочно для этой цели обработанным учебникам, занимался языком, природой, географией и историей своей ближайшей и обширнейшей родины (например, уроженец какого-нибудь маленького герцогства в Германии – своего герцогства и всей Германии). Эти предметы, следовательно, ложатся в ребенке в основу всего на свежую, еще ничем незагроможденную память вслед за азбукой и усваиваются так же твердо, как азбука. В такую азбучную форму и должно, действительно, войти первое знакомство с отечеством. Оно должно быть призвано такою же необходимостью для каждого человека, как умение читать и писать, и только по приобретении этих основных знаний можно уже идти далее или остановиться, смотря по обстоятельствам учащегося. Дальше мальчик может идти и не идти, но это он должен знать, как человек и гражданин, точно так же, как и первые основания своей религии. Так думают в Германии, в Англии, в Швейцарии, в Америке; но не так у нас… У нас почему-то выходит совершенно наоборот: мальчики, поступающие в первый класс гимназии, по большей части едва умеют читать по-русски, а пишут с такими ошибками и такими кривульками, что этого почти нельзя назвать письмом; о свободном же и правильном выражении своих детских мыслей изустно и на письме они и понятия не имеют, точно так же, как и о каких-нибудь знаниях из географии и истории России. Что ж выходит? Мальчик не умеет написать простой русской фразы, а его сажают за латинскую грамматику и французскую или немецкую орфографию; мальчик не знает, в какой части света он живет, и никто не потрудится ему это объяснить, хотя, в то же время, заставляют его склонять Roma, Athenae, Miltiades и т. п. – и узнает дитя, что оно живет в Европе, очень нескоро, только в 4-м классе, если добредет до него, что, как известно, удается немногим и именно по милости этих Roma, Athenae, Miltiades и т. д.; что такое Москва, мальчик узнает после того, как голова его набьется разными капами и гольфами; он не знает, когда жил Петр Великий, и узнает об этом нескоро, не иначе, как пройдя бесчисленные ряды Сарданапалов, Кабизов, Рамзетов, Псаменитов, Псаметихов и тому подобных господ, отличающихся тем, что никто наверно не знает, что это были за люди и даже были ли они действительно.

Но если случится, что мальчик два года сряду запнется о какое-нибудь латинское или греческое спряжение и, вследствие того, принужден будет оставить гимназию – а это в настоящее время случается, по крайней мере, с двумя третями всех русских мальчиков, обучающихся в гимназии, – то он и окончит курс ученья 16-ти летним юношей, не знающим, что такое Новгород или Киев, какая разница между Иоанном III-м и Иоанном IV-м, и вынесет из общественного образования в своей голове несколько латинских склонений и спряжений, несколько капов и ривов Австралии и Америки и несколько Псаменитов, Рамзесов и тому подобного хлама. На что ж все это пригодно в жизни русскому человеку?… Если мы говорим, что две трети нашей молодежи выходит из гимназий именно с такими полезными знаниями, то едва ли преувеличиваем, потому что из гимназических отчетов видно, что число оканчивающих курс в гимназии едва ли составляет еще десятый процент числа вступающих в гимназию. С какими же необходимыми знаниями отечества пошли гулять по свету остальные девять десятых, из которых только весьма немногие найдут себе приют в других, весьма немногочисленных учебных заведениях, для которых они, по большей части, уже устарели? Если же в назначение гимназий не входит возможное распространение необходимых сведений в обществе, то кто же займется этим делом?