Борис Черных - Шалва Амонашвили и его друзья в провинции

«Слишком много идеалистов, слишком много пацифистов, слишком много прекрасных душ и благородных сердец, – писал Эммануэль Мунье, – устроили из духовных ценностей некое убежище, где можно укрыться от нравственных страданий. При первом приступе боли одним махом переносишься в мир идеалов, где в обществе великих умов всех веков и религий, уже лишенных своей плоти и страсти и обратившихся в нравственные призраки, обретаешь утешение, святость которого, как крепчайшая броня, предохраняет тебя от выполнения твоего человеческого долга»

Другой тип индивидов составляет большинство; это те, кто полностью пренебрегает словесными понятиями и правилами, которым их учили. Они разрешают те же проблемы исходя из собственного опыта, полученного в той среде, где они обитают, того опыта, который школа не смогла ни осмыслить, ни обогатить, проигнорировав тем самым свою воспитательную функцию.

Нравственность не преподается, она формируется в процессе человеческой жизни. Но при этом предполагается, что вы постараетесь вырастить ребенка в естественных условиях, в соответствии с которыми он станет в будущем решать свои проблемы. Однако нынешняя школа, имея собственные обычаи и законы, создает для ребенка искусственную обстановку, лишая его таким образом какой бы то ни было подготовки к реальной жизни.

Хотим мы этого или нет, сегодня нужно преодолеть схоластику и создать в школе такую среду, где ребенок привыкнет поступать как человек и как гражданин.

Газета «Голос», 1867 год, публикуется по 3-му тому сочинений Ушинского, 1948 год

Самое резкое, наиболее бросающееся в глаза отличие западного воспитания от нашего состоит вовсе не в преимущественном изучении классических языков на Западе, как нас ныне стараются уверить, а в том, что человек западный, не только образованный, но даже полуобразованный, всегда, всего более и всего ближе знаком с своим отечеством: с родным ему языком, литературой, историей, географией, статистикой, политическими отношениями, финансовым положением и т. д., а русский человек всего менее знаком именно с тем, что всего к нему ближе: со своей родиной и всем, что к ней относится. Возьмите, например, любого маленького швейцарца; несмотря на всю трудность французской орфографии и на сравнительно плохое устройство французско-швейцарских школ, он пишет на родном языке безукоризненно правильно и говорит с замечательной ясностью и отчетливостью; разговоритесь с ним о Швейцарии, и он изумит вас твердым и чрезвычайно подробным знанием своей родины, небольшой, правда, но необыкновенно богатой фактами всякого рода; он не только отлично знает ее города и местечки, ее реки и ручейки, ее горы и пригорки, фауну и флору, но даже знает все замечательные развалины и связанные с ними легенды, даже все сколько-нибудь замечательные фабрики и заводы с их историей и статистикой. То же самое заметите вы и у маленьких немцев, англичан, а определяются люди, сохранившие из нее в своей памяти только то, что можно сохранить, не слышавши восемь лет о ней ни слова и изучив ее в 40 часов, да еще по учебнику Кузнецова? Отчего самые дурные наши учебники, исполненные страшных промахов, – учебники по русскому языку и по русской географии? Отчего наши дети садятся за изучение латинских, немецкий и французских склонений и спряжений прежде, чем узнают русские?… Конца не было бы этим отчего и почему, если б мы захотели перечислить все обиды, нанесенные нами же русскому элементу в нашем образовании…

Еще недавно мы старались во всем подражать иностранцам; теперь другая мода. Но, право, нам не мешало бы занять, вместо всех прочих, одну черту из западного образования – черту уважения к своему отечеству; а мы ее-то именно, ее, единственно годную для заимствования во всей полноте, и пропустили. Не мешало бы нам занять ее не за тем, чтоб быть иностранцами, а лишь затем, чтоб не быть ими посреди своей родины.

В последнее время мы довольно часто обвиняли иностранцев в том, что они плохо знают Россию, и действительно, они знают ее очень плохо; но хорошо ли мы сами ее знаем? Нам кажется, что произошло бы прелюбопытное зрелище, если б произвести экзамен из знаний, касающихся России, многим нашим администраторам, профессорам, литераторам, всем, окончившим курс в наших университетах, лицеях, гимназиях и если б ставить отметки стой же строгостью, с какой ставятся за границей ученикам первоначальной школы по сведениям, касающимся их родины; наверно, можно полагать, что полных баллов было бы очень немного, а единицы запестрели бы бесконечными рядами, как пестреют они теперь в списках латинских учителей наших гимназий.