Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

Ты и не знаешь, Полинька, что работать тебе осталось только год. Тебя — лучшего преподавателя факультета — уволят, показав тайный приказ (на стенку его не вывесят). И написано там будет черным по белому: "За связь с лицом, занимающимся антигосударственной деятельностью".

А пока Павел Константинович спрашивает у этого «лица», ласково заглядывая в глаза:

— Лев Савельевич, ну признайтесь, ведь не Сотникова оставила вам книги?

— Почему не Сотникова? Сотникова.

(Эммочка давно в Израиле, до нее попробуй доберись!) Но я-то рядом. И густой голос из бархатного становится медовым.

381

— Я хочу искренности, полной искренности.

Пожимаю плечами:

— Искренность — понятие широкое.

— Ну, правды.

— А я правду и говорю.

Друзья советовали: "Не пиши об этом. Не поверят. Подумают, что ты трясся от страха, а выставляешь себя этаким героем".

Но я действительно не боялся. Было все, что угодно: эйфория, любопытство, острое нервное возбуждение, страх, настоящий страх обжег позднее.

На столе — плотный лист бумаги. Мозг мгновенно подбрасывает недавние уроки. "Так. Грифа нет. Значит, это протокол. Значит, дело не открыто и с меня просто снимают дознание".

Уверенно вывожу: "Объяснение".

Уф, гора с плеч! Но я забыл, что передо мной профессионал, что у него своя техника.

— Вы пишите, — говорит Павел Константинович, — а я не буду вам мешать и, если можно, полистаю книги.

— Пожалуйста, — говорю я машинально.

Осел! Паршивый интеллигент! Вот так нас на вежливое и ловят. Ведь у него нет ордера, а по сути это второй обыск

Уголком глаза вижу, как стройная спортивная фигу движется вдоль полок. Рука не пишет. Во рту пересохло.

Знаю: на полках ничего нет. А вдруг…

Почему он так долго рассматривает эту книгу?

— Андрей Белый «Петербург»… В «Березке» покупали

— Да, это подарок. А что — нельзя?

— Отчего же нельзя? Можно…

И подходит к шкафу. А там — только нагнуться — стопа тетрадей: мои чудом уцелевшие черновики.

Господи, для чего ты спас меня вчера — чтобы предать сегодня?

Что делать? Чем отвлечь?

Мысли — слепые щенки — беспомощно тычутся во в стороны.

382

— Павел Константинович, — говорю я как можно обиднее, и нравится вам ваша работа?

Минутная пауза.

— Нравится, — отвечает он с вызовом, — а вам ваша?

— Ну, у меня был такой маленький выбор, — вздыхаю я.

Поворачивается, честное слово поворачивается. Отходит.

Садится на прежнее место.

Первый раунд можно считать выигранным.

КАГЕБЕЧНИКИ –

Полночь. Под окном двое. Один прислонился к двери и курит, другой прохаживается. Поглядывают вроде бы на наши окна. Следят? Вполне вероятно.

Торчат на улице уже часа полтора. Ну и что? Погода хорошая, теплая. Что же людям и подышать нельзя?

Но вспоминается:

Наша приятельница, английская аспирантка Фиона, все время пугалась: "Ой, кагебечники, кагебечники"! А мы смеялись: "У тебя мания преследования".

На вокзале она опять всполошилась: "Ей-Богу, кагебечники"! Мы утешали: "Да брось ты! Кому ты нужна"?

А на финской границе в купе вошли три человека, даже не в форме, и отобрали всю ее работу за семь месяцев — совершенно невинное литературоведческое исследование об обериутах. Вот вам и мания преследования!

Половина первого. Лиля тихонько отодвигает занавеску. Под окном двое. Один прислонился к двери и курит, другой прохаживается.

СОН-

Гале М. приснилось, будто катит она меня по вершине крутого холма. Внизу, у подножья — ФРГ.

— Как же я тебя повезу дальше? — говорит она. — Ведь перед нами граница.

383

— А ты толкни посильнее, — отвечаю я, — коляска сама покатится.

Галя заглядывает вниз.

— С ума сошел, — ужасается она. — Ты же завалишься.

— Ерунда, — отмахиваюсь я. — Завалюсь— поднимут! Галя разжимает руки. Коляска устремляется под уклон подпрыгивая, вихляя передними колесиками, и опрокидывается в густое, чавкнувшее болото.

И вдруг в этом сне — Бог весть откуда — появляется Лиля: с воплем бросается ко мне, вцепляется в одежду, тащит… Но материя трещит и рвется, сил не хватает, и лицо мое то проступает сквозь тягучую ржавую ряску, то, ловя губами воздух, погружается снова.

Тут уж граница — не граница, думать нечего, надо спасать.

Тропинка уносится из-под ног; Галя летит чуть ли не по воздуху и поспевает вовремя.

И вот я лежу на носилках — чистый и улыбающийся, отовсюду бегут люди, а от пестрых конфетных домиков отделяется коробочка "Скорой помощи".