Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Но тут возникли затруднения. Прилетевший вместе с Полбиным инженер-полковник Самсоненко доложил, что взрыватели не подходят к немецким тысячекилограммовым фугаскам. Гнезда для взрывателей были у них не в головной или в донной части, а на корпусах бомб, сбоку. Надо было менять углы установки лопастей ветрянок, но и это не решало дела: диаметр гнезд был больше диаметра взрывателей, резьба не совпадала.

- Что вы предлагаете? - жестко спросил инженера Полбин. Он собирался на следующий же день сбрасывать немецкие бомбы, и это неожиданное препятствие вызвало у него раздражение.

- Нужны обжимные, уплотнительные кольца, - ответил Самсоненко.

- А где они продаются? - в голосе Полбина звучала ирония. Ему тоже было ясно, что нужно делать, и он ждал от инженера другого ответа.

Вмешался присутствовавший при разговоре полковник Блинников:

- Товарищ генерал, разрешите?

- Да? - повернулся к нему Полбин.

- Я посылал начальника трофейной команды в Бреслау. В освобожденной части города есть завод взрывателей компании Борзиг. В складских помещениях завода осталось большое количество металлов и метизов. Если...

- Да, да, - подхватил Самсоненко, - там есть алюминиевые диски подходящего диаметра. Я видел у одного вашего шофера, полковник, он их на всякий случай захватил.

- Что вы предлагаете, Иван Данилович? - опять в упор спросил Полбин.

- Я считаю, что полковнику Блинникову нужно послать сейчас же машину в Бреслау. К утру она доставит материал, а обжимные кольца нам выточат в мастерских истребительного полка. Я с Терещенко договорюсь.

- Принимается.

Полбин отпустил офицеров и пошел к одноэтажному домику, в котором временно расположился штаб оперативной группы. Уже стемнело, над островерхими крышами и башенками Брига поднималась огромная красная луна. Угольно-черные тени самолетов и ангаров лежали на каменных плитах, чуть порозовевших от лунного света.

Неожиданно пришла мысль: "Кто такой Терещенко? Знакомая фамилия... Самсоненко, Терещенкоукраинцы оба! Может быть, поэтому кажется знакомой?"

На аэродроме стояла тишина, странная после непрерывного гула моторов. Где-то далеко перекликались техники, ремонтировавшие самолет. В холодном вечернем воздухе голоса их были явственно слышны. "Готово?" - спросил один. "Готова!" - ответил другой с сердцем. "Почему готова?" - "Отвертку сломал", уныло ответил второй.

"Остряки", - усмехнулся Полбин и почему-то с необычайной нежностью подумал об этих двух "кочегарах" авиации, которые торопились к утру привести в порядок раненный в бою истребитель. Все уже ушли со стоянок - кто спит, кто слушает трофейные пластинки, кто пишет письма "с дороги на Берлин", - а они, по очереди отогревая зябнущие от прикосновения к металлу руки, подкручивают гайки, проверяют зазоры, что-то подгоняют, смазывают... И шутят без улыбок, как шутили в свирепую морозную зиму сорок первого года под Москвой или в Сталинградских степях в сорок втором году, когда нельзя было спать по ночам, через каждые полчаса вылезали из землянок и прогревали моторы... Под утро они закончат работу, зачехлят самолет с той бережной тщательностью, с какой мать пеленает и укутывает ребенка, и пойдут спать. Для сна останется час или два, и, наверное, с рассветом у них произойдет разговор вроде того, какой был однажды у Пашкина с Файзуллиным.

"Искандер, вставай!" - тормошил Пашкин товарища. "Почему - вставай? Разве уже утро? Почему так рано утро? - сонно ответил тот и добавил: - Ты не знаешь одной особенности моего характера: когда я сплю, меня нельзя будить". Пашкин возмутился: "Ты спишь, как медведь!" - "Неправда, - последовал ответ: - как человек с чистой совестью".

Полбину запомнился этот разговор не потому, что в нем были знакомые "шутки без улыбки", а потому, что последняя фраза о техниках, как людях с чистой совестью, была очень точна: сколько честного, самоотверженного труда, сколько энергии, ума и изобретательности вкладывали в свое дело скромные "технари" за недолгие часы, пока отдыхали утомленные боями экипажи воздушных кораблей...

Полбин шел не спеша, с наслаждением вдыхая чистый вечерний воздух, подставляя лицо ветерку, летевшему издалека, с родных просторов, может быть от берегов Волги, на которой стоит Ульяновск. Родной город вспомнился не случайно: завтра одиннадцатое февраля, день рождения... Сорок лет - уже немало. Кажется легендой давний рассказ матери о том, как мучилась она с ребенком в тюремной больнице, как упрашивала надзирателей достать бутылку молока... Ни в каком сне не могла она увидеть такой обычной для советского человека и все же такой сказочной судьбы своего сына: летчик, генерал... А кем будут его дети? Виктор, наверное, летчиком - хочется, чтобы так было... Ему в этом году, - конечно, последнем году войны - исполняется двенадцать. Людмила пойдет осенью в школу. Галке, двухмесячному Галчонку (только такой глазастой, кругленькой, лежащей на подушке - рисовалась она его воображению, а на фотокарточках была какая-то другая девочка) исполнится четыре года! И теперь уже ясно, что именно четырехлетней он обнимет ее: может, ей будет только на месяц больше! Теплая, тяжеленькая, родная девочка, она устроится у него на руках, обхватит его шею и будет водить толстым пальчиком по золоту погона...