— Насчет масла спросите у механика, — сказал Луць вплотную подступившим к нему «соседям» в замасленных фуфайках.
Однако его уже не слушали. Один из «мармеладчиков», схватив Ивана Ивановича за плечи, повалил вместе со стулом на пол, другой накинулся на него, стараясь, прижать к полу. «Сельский дядька» с профессиональной ловкостью выхватил из кармана металлические наручники.
Решив, что на пана бухгалтера напали грабители, Агнесса подбежала к двери, стала кричать, звать на помощь... В этот момент на фабричный двор въехала машина с гестаповцами. Переодетые агенты СД выволокли Луця в коридор.
Шеф «гехайме штатсполицай» майор Йоргенс в этот раз учел ошибку, допущенную его головорезами при попытке арестовать директора фабрики. Агенты гестапо из мармеладного цеха долгое время не спускали глаз с соседнего предприятия, терпеливо ожидая Луця. И он, к сожалению, появился.
На что рассчитывал Иван Иванович, идя на фабрику в столь опасное время? Скорее всего, на то, что его неожиданный визит в бухгалтерию займет так мало времени, что гестаповцы ничего не успеют пронюхать.
Иван решил во что бы то ни стало забрать из сейфа деньги, очень нужные в ту пору подпольному Центру. Но разве он не мог передать ключ от сейфа товарищам, продолжавшим работать на фабрике: хотя бы той же Жарской, Талану или другому подпольщику? Нет, не мог. Ключ, как объяснила Жарская, хранился у Агнессы, которая без разрешения «пана бухгалтера» никому бы его не дала.
В этом, кажется, и заключалась разгадка необъяснимого на первый взгляд поступка Ивана Ивановича.
Жарская открыла портфель, высыпала на стол тугие пачки рейхсмарок и оккупационных карбованцев. На самом дне портфеля оказался список гестаповских агентов — один из тех документов, которые мы не решались держать даже в «архиве» Николая Самойлова. Всего три странички, вырванные из ученической тетради, исписанные мелким, каллиграфическим почерком Луця! Они окончательно прояснили мучивший нас вопрос: Иван Иванович хранил этот список в тайнике бухгалтерии, о котором знал только сам, и, естественно, не имел права оставить его там.
Перечитывая список фашистских агентов, я мысленно перенесся в прошлое. Вспомнилась крепость-тюрьма в Люблине. Мрачная камера. Грязный, холодный как лед цементный пол. Окровавленного, избитого Луця охранники только что приволокли с допроса. Он лежит среди камеры на полу, и его губы шепчут: «Без партии, без борьбы цена моей жизни — нуль...» Это было в те дни, когда мы только что узнали о роспуске Коминтерном Польской коммунистической партии и Компартии Западной Украины. Иван Иванович Луць сказал тогда, что никто на свете не может лишить коммунистов веры в торжество марксистско-ленинских идей, непоколебимой убежденности, силы и воли к борьбе.
В мрачные дни фашистской оккупации Иван Иванович Луць был формально беспартийным, но он всегда оставался коммунистом: и тогда, в люблинской тюрьме-крепости, и тогда, когда его схватило фашистское гестапо. Я знал, был уверен: каким бы страшным, нечеловеческим пыткам ни подвергли нацисты моего друга и товарища, он до последнего вздоха останется коммунистом.
1
Сосед Николая Поцелуева работал слесарем в городском театре. Молодой человек, лет тридцати, он нравился политруку своим веселым нравом, независимостью суждений, а прежде всего тем, что не скрывал своей ненависти к оккупантам. То ли потому, что Игнат знал Николая как бывшего военнопленного, то ли просто грешил несдержанностью на язык, говорил он всегда то, что думал, не заботясь о возможных последствиях. Присматриваясь к Игнату, Поцелуев все больше убеждался: если немного пообтесать слесаря, то можно рассчитывать на его помощь. Одно лишь сдерживало политрука: Игнат любил выпить. Не то чтобы он был отпетым пьянчужкой, но все же выпивал довольно часто.
— Увлекаешься ты, друг, водочкой, — укорял его Николай. — Непонятно мне что-то, на какие доходы, пьешь. Много ли ты в своем театре зарабатываешь? Гроши. А водка, как известно, стоит недешево.
— Не на свои пью, угощают, — с добродушной улыбкой оправдывался Игнат. — Вон в доме напротив живет один чудной старик. Тоскует в одиночестве. Делать ему по вечерам нечего, потому и приглашает меня иногда пропустить за компанию рюмку-другую, а потом о жизни моей пропащей расспрашивает.
— Это почему она у тебя пропащая, жизнь-то?
— Потому, браток, что кувырком пошла. До войны я техникум закончил, на железной дороге мастером работал, люди меня уважали...
Читать дальше