Денис Давыдов: Дневник партизанских действии 1812 года

предприимчивости беспредельной, сметливости и решимости мгновенных.

Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистр Николай Бедряга[18] - малого

росту, красивой наружности, блистательной храбрости, верный товарищ на

биваках; в битвах - впереди всех, горит, как свечка.

Того же полка поручик Дмитрий Бекетов[19] - росту более нежели среднего,

тела тучного, круглолицый, златокудрый. Сердцем - малый, как говорится,

рубаха, весельчак, с умом объемистым, тонким и образованным; офицер весьма

храбрый и надежный даже и для отдельных поручений.

Того же полка поручик Макаров[20] - росту высокого, широкоплечий и силы

необыкновенной, без образования, но с умом точным. Агнец между своими, тигр

на поле битвы.

1-го Бугского полка сотник Ситников, шестидесятилетний старец, и Мотылев,

молодой офицер. Оба. отличной храбрости и неутомимой деятельности офицеры.

Хорунжий Талаев и Григорий Астахов - офицеры обыкновенные.

Иловайского 10-го полка урядник Крючков [21] - молодой парень, ездок

отличный и неутомимый, храбрости чистой, сметливости черкесской.

Шкляров [22] - старший вахмистр отряда гусаров моей партии, храбрый

исполнитель приказаний без размышления.

Иванов - вахмистр Ахтырского гусарского полка. Головорез, за буянство и

разврат несколько раз разжалованный мною в рядовые и за храбрость несколько

раз пожалованный в вахмистры. Скрыпка и Колядка - надежные вахмистры.

Гусары все были отличного военного поведения. Наименую тех из них, коих не

забыл имена: Федоров, Зворич, Мацыпура, Жирко, Форост, Гробовой, Мацырюк,

Пучков, Егоров, Зола, Шкредов, Крут, Бондарев, Куценко, Приман, Осмак,

Лишар.

Урядники Донского войска, кои остались у меня в памяти, были: Тузов,

Логинов, Лестов; казаки: Афонин, Антифеев, Волков, Володька. Сожалею, что

забыл остальных, ибо большая часть из них достойны быть известными.

На 12-е [сентября] я предпринял поиск в самой Вязьме. Сердце радовалось при

обзоре вытягивавшихся полков моих. С ста тридцатью всадниками я взял триста

семьдесят человек и двух офицеров, отбил своих двести и получил в добычу

одну фуру с патронами и десять провиантских фур... Тут же я командовал

тремястами всадников; какая разница! какая надежда! К тому же ревность

обывателей, деятельность дворянского предводителя в разглашении о

поголовном ополчении, в продовольствии моей партии, в устроении на

собственное иждивение лазарета в Юхнове и, наконец, спасительное движение

армии на Калужскую дорогу - все улыбалось моему воображению, всегда быстро

летящему навстречу всему соблазнительному для моего сердца!

На рассвете мы атаковали в виду города неприятельский отряд, прикрывавший

транспорт провианта и артиллерийских снарядов. Отпор не соответствовал

стремительности натиска, и успех превзошел мое ожидание: двести семьдесят

рядовых и шесть офицеров положили оружие, до ста человек легло на месте;

двадцать подвод с провиантом и двенадцать артиллерийских палубов с

снарядами достались нам в добычу. Немедленно две фуры с патронами и триста

сорок ружей поступили в распоряжение командовавшего поголовным ополчением

отставного капитана Бельского; и таким образом, с первых дней я имел уже в

Знаменском почти на пятьсот человек готового оружия.

Четырнадцатого мы подошли к селению Теплухе, что на столбовой Смоленской

дороге, и остановились на ночлег со всею военною осторожностью. Там явился

ко мне крестьянин Федор из Царева-Займища с желанием служить в моей партии.

Этот удалец, оставя жену и детей, скрывшихся в лесах, находился при мне до

изгнания неприятеля из Смоленской губернии и только после освобождения оной

возвратился на свое пепелище. По возвращении моем из Парижа, в 1814 году, я

нарочно останавливался в Цареве-Займище, с тем чтобы посетить моего

храброго товарища, но мне сказали, что его уже нет на свете. Он умер от

заразы со многими поселянами, скрывавшимися в лесах во время его ратования.

Какое поучение! И те, кои избегают смерти, и те, кои на нее отваживаются, -

всем равная участь; каждому определен срок неминуемый!.. Стоит ли прятаться

и срамиться!

Четырнадцатого, к вечеру, начали подходить мародеры, а так как мы были

скрыты и во всей осторожности, то брали их без малейшего с их стороны

сопротивления и почти поодиночке. К десяти часам ночи число пленных дошло

до семидесяти человек и двух офицеров; у одного из них все карманы набиты