Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Опасность ареста подстерегала известного филолога с первых дней войны. Он не боялся открыто выражать свое отношение к происходящему. "Активный, темпераментный, раздражительный, он болезненно переживал замкнутость пространства города, вынужденную пассивность, на которую обречено население перед лицом смерти. Все знали, что Ленинград плохо защищен, особенно на некоторых участках фронта, но если и говорили об этом, то шепотом; Гуковский говорил об этом вслух, да к тому же критиковал организацию обороны города, что было в условиях военного времени небезопасно. Гуковский был арестован 19 октября 1941 года по обвинению в пораженческих и антисоветских настроениях, но через полтора месяца освобожден "за недостаточностью улик". Этот арест был грозным предупреждением" [94] Лотман Л. «Он был нашим профессором…» // НЛО. 2002. №. 55. С. 51. , и после войны Гуковского снова арестовали. Он погиб в тюрьме от разрыва сердца.

…Домработница встретила Ольгу и Юрия приветливо, напрашивалась к ним в няньки. Ольге она понравилась, и Берггольц пообещала взять ее в дом. А спустя несколько месяцев с ужасом узнала, что эта женщина – людоедка. Оказалось, что она съела своего маленького племянника.

Условия жизни ленинградцев в середине и конце 1942 года оставались экстремальными. Правда, паек у Ольги стал чуть лучше, чем у остальных жителей. Она могла оставаться дома и писать. И еще… Еще ей казалось, что у них с Юрием теперь будет ребенок. Надежда на ребенка была ее единственной надеждой на нормальную, полную семью. Хотя память о Николае так и не уходила, и это вызывало приступы ревности у Макогоненко.

"4 мая 1942. Вчера до 5 час. утра – тягчайший разговор с Юрой о прошлом, – писала Ольга в дневнике. – Он старается уверить меня, будто бы с сентября я уже не любила Николая. Будто бы и сейчас не люблю его, а все выдумываю. Какая ерунда!"

Но она искренне старается выстроить с Юрием свою собственную семью. Правда, и личная жизнь Макогоненко была достаточно сложной. От первого брака у него был сын Андрей. Прежняя жена, давно связавшая свою судьбу с другим человеком, хотела, чтобы сын, который ей мешал, жил с отцом. Кроме того, и до связи с Ольгой у Юрия была женщина, что было для Берггольц, ревнивой до болезненности, невыносимо тяжело. Общий ребенок, казалось, мог бы изменить все. И в блокадных условиях она, как могла, сохраняла свою беременность. Однако вновь и вновь происходило одно и то же: ее тело помнило выкидыши 1937 и 1938 годов – на пяти с половиной месяцах беременность замирала, ребенок погибал. Так случилось и на этот раз.

Может быть, чтобы смягчить боль, она ревностно обустраивает их с Юрием дом, их квартиру на улице Рубинштейна, 22. И даже когда начинается бомбежка, пытается вешать гардины на окна. Единственное, чего она больше всего боится, – что осколки стекла, разлетевшись от взрыва, поранят ей лицо. Она и в эти минуты остается женщиной. В письме к подруге Ирэне Гурской, где она описывает этот случай, звучат ноты тоски по утраченной жизни:

"А то, что мое жилье почти напротив старого моего дома, где мы восемь лет прожили с Колей, где ты в один мой страшный и счастливый день принесла мне букет красных гвоздик и бутылку молока (помнишь, в связи с чем это было, а?) – вся прошлая и далекая, и такая недавняя жизнь моя станет напротив моего нового дома, моего сегодняшнего дня, – и мне все кажется, что обязательно в этот старый дом, и что здесь все будет, как тогда…" [95] Из семейного архива Ирэны Гурской.

Эти красные гвоздики и бутылка молока, скорее всего, связаны с днем освобождения ее из тюрьмы.

…"Блокада длится… Осенью сорок второго года ленинградцы готовятся ко второй блокадной зиме, собирают урожай со своих огородов, сносят на топливо деревянные постройки в городе. Время огромных и тяжелых работ".

Это не строки из газетных корреспонденций. Это своего рода эпиграф к стихотворению Берггольц "Ленинградская осень". Ольга читала его по радио 22 ноября 1942 года и после – на выступлении в начале 1943 года в ленинградском Союзе писателей. Любовь Шапорина отмечает в своем дневнике: "У О. Берггольц хороший образ: женщина тащит огромное бревно, из которого торчат гвозди, и ей, автору, кажется оно крестом, несомым на Голгофу" [96] Шапорина Л. Дневники. Т. 1. С. 390. .

Христианская символика помогает Берггольц воплотить тему жертвенного страдания и искупления. Еще раньше, в стихотворении "Разговор с соседкой", она использует образ причастия: