Наталья Громова - Ольга Берггольц - Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы

Нет, они не позволят мне ни прочесть по радио "Февральский дневник", ни издать книжки стихов так, как я хочу. Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас. Мы изолированные, мы выступаем в ролях "героев", а lа "Светлый путь".

Я попытаюсь издать книжку (не ради себя!), и выступить, и читать свои стихи, где можно, но это на все 50 % напрасно, они все равно ничего не понимают, а главное – ни на миг это не исправит ничего!"

Ольга потрясена контрастом между умирающим Ленинградом и живой Москвой. Здесь было электричество, давались представления в театрах, звучала музыка из радиоприемников, работали кафе и рестораны.

Но всего ужаснее ее встречи с чиновниками. Первый заместитель начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Д. А. Поликарпов на просьбу поддержать продуктами членов ленинградского Радиокомитета хамски ответил ей, что знает лично от товарища Жданова, что у ленинградцев всего хватает.

Она убеждается, что правды о Ленинграде не только не знают, но и не хотят знать – особенно начальство. Что опубликовать стихи и "Февральский дневник" будет трудно.

В письме к Макогоненко от 8 марта 1942 года она делится своими ощущениями от Москвы: " …Знаешь, свет, тепло, ванна, харчи – всё это отлично, но как объяснить тебе, что это еще вовсе не жизнь – это СУММА удобств. Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ – нельзя. И нельзя жить именно после ленинградского быта, который есть бытие, обнаженное, грозное, почти освобожденное от разной шелухи. Я только теперь вполне ощутила, каким, несмотря на все наши коммунальные ужасы, воздухом дышали мы в Ленинграде: высокогорным, разреженным, очень чистым… Я мечтаю о том, чтобы поскорее вернуться в Ленинград, я просто не могу здесь жить и не смогу, наверное…

…Мне кажется, что окончательно установила равнозначность, равноправие так называемого личного и общественного. Да, впрочем, при чем тут теоретические обоснования? Ты и Ленинград неотделимы для меня. Все остальные варианты (типа глубокого тыла, "работы в Москве" – постоянной) – это обкрадывание самой себя, вообще – ханжество и лицемерие, и – как бы все-таки объяснить тебе – страшное укорочение жизни…"

Макогоненко отвечает: "То, что ты пишешь о Москве, не только нехорошо – но и чудовищно. Но чудовищно – ибо все это прежнее… Нет, я очень не хочу потерять тебя. Я не хочу потерять такого счастья. Такое бывает только раз. Ты есть чистый воздух Ленинграда, который я так жадно, так весело, так явно глотаю. Я дышал тобой… Чудовищность в том, что ты уходишь от меня все дальше и дальше. И убедишь себя упасть в пропасть, и в пропасть тебе падать надо, чтобы освободиться от меня…"

"Ты есть чистый воздух Ленинграда…"

Она рвется назад.

"12 марта 1942 года. Живу в гостинице "Москва". Тепло, уютно, светло, сытно, горячая вода.

В Ленинград! Только в Ленинград… Тем более что вовсе не беременна – опухла просто.

В Ленинград – навстречу гибели… О, скорее в Ленинград! Уже хлопочу об отъезде…"

Но 9 марта, когда Ольга еще в Москве, военный совет Ленинградского фронта вновь принимает постановление о выселении финского и немецкого населения из Ленинграда и Ленинградской области. И ее отца Федора Христофоровича Берггольца ссылают в Красноярск, отправляют в поезде вместе с заключенными. Ольги нет в городе, она ни на что не может повлиять.

Ольга в Москве кидается за помощью к Фадееву, тот обещает вмешаться.

А Федор Христофорович пишет – уже с дороги, – что очень слаб и, скорее всего, умрет от болезней.

"Вчера из Вологды получили телеграмму от отца: "Направление Красноярск, просите назначить Чистополь. Больной отец", – 27 марта 1942 года писала Ольга в дневнике. – Я, наверное, последний раз видела его в Ленинграде в радиокомитете. Его уже нет в Ленинграде. Он погибнет, наверное, в дороге, наш "Федька", на которого мы так раздражались, которого мы так любили…"

Помощь приходит только в июле. Отца удается переправить в Чистополь, куда были эвакуирована Мария Тимофеевна Берггольц с Мишей Либединским, сыном Муси. Федор Христофорович хотел быть поближе хотя и к бывшей, но до сих пор преданной жене.

"Я уже писала тебе, что Сашка Фадеев направил в Горком ВКП(б) вызов отцу на работу в Чистополь и просьбу посодействовать ему, – телеграфирует Ольга сестре. – …Спрашивает и беспокоится о тебе, о матери, о Мишке! Пишите вы ему, господи, до чего его жаль".

В Чистополе Федору Христофоровичу удалось устроиться на работу в госпитале и главным врачом поликлиники № 2. А его Маша Грустилина вновь, как прежде, выхаживала и кормила его.