Віктор Берестенко - Тарас Шевченко та його доба. Том 2

Дотримуючись проголошених у вступі засад, автори цитували видані в далекому минулому твори, не підправляючи їх. Цитоване потребує, на нашу думку, певних пояснень. Особистим цензором найбільшого історичного твору, присвяченого найбільшому селянському повстанню у вітчизняній історії, як відзначалося раніше, був сам цар Микола I (або Микола Палкін). Беручи на себе завдання привернути увагу громадськості до антицарського, нехай і ззовні прикритого зрозумілими тоді громадсько-історичними гаслами повстання, очолюваного Омеляном Пугачовим, О. С. Пушкін мав у деяких випадках користуватися характеристиками, які не мали викликати негативну реакцію цензорів, та обійти її, вдаючися до вживаної у тодішніх історичних творах лексики.

О. С. Пушкін пояснював В. А. Жуковському, своєму близькому другові, тактику, якої він дотримувався у своїй найбільшій історичній праці.

20 січня 1826 р., коли масштаби царської розправи над декабристами далеко не були вже таємницею, висланий у Михайловське Олександр Сергійович звернувся з листом до В. Жуковського. «Я не писал к тебе, во-первых, – пояснював він своєму доброму й впливовому другові, – потому, что мне было не до себя, во-вторых, за неимением верного случая. Вот в чём дело: мудрено мне требовать твоего заступничества перед государем; не хочу охмелить тебя в этом пиру. Вероятно, правительство удостоверилось, что я заговору не принадлежу и с возмутителями 14 декабря связей политических не имел, но оно в журналах объявило опалу и тем, которые, имея какие-нибудь сведения о заговоре, не объявили о том полиции. Но кто ж, кроме полиции и правительства, не знал о нём? О заговоре кричали по всем переулкам, и это одна из причин моей безвинности. Всётаки я от жандарма ещё не ушёл, легко, может, уличат меня в политических разговорах с каким-нибудь из обвинённых. А между ними друзей моих довольно NB: оба ли Раевские взяты, и в самом ли деле они в крепости? напиши, сделай милость. Теперь положим, что правительство и захочет прекратить мою опалу, с ним я готов условливаться, но вам (буде условия необходимы), но вам решительно говорю не отвечать и не ручаться за меня. Моё будущее поведение зависит от обстоятельств, от обхождения правительства со мною etc.

Итак, остаётся тебе положиться на моё благоразумие. Ты можешь требовать от меня свидетельств об этом новом качестве. Вот они.

В Петербурге я был дружен с майором Раевским, с генералами Пущиным и Орловым.

Я был масоном в Кишинёвской ложе, т. е. в той, за которую уничтожены в России все ложи.

Я наконец был в связи с большою частью нынешних заговорщиков.

Покойный император, сослав меня, мог только упрекнуть меня в безверии.

Письмо это неблагоразумно, конечно, но должно же доверять иногда и счастию.

Прости, будь счастлив, это покамест первое моё желание.

Прежде, чем сожжёшь это письмо, покажи его Карамзину и посоветуйся с ним. Кажется, можно сказать царю: Ваше величество, если Пушкин не замешан, то нельзя ли наконец позволить ему возвратиться?

Говорят, ты написал стихи на смерть Александра – предмет богатый! – но в течение десяти лет его царствования лира твоя молчала. Это лучший упрёк ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следовательно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба» 86.

Отже, Олександр Сергійович оцінював велике селянське повстання XVIII століття зовсім не так, як про це можна тлумачити, посилаючись на відредаговану самим царем «Историю Пугачёвского бунта».

Поет-демократ та безсумнівний прихильник декабристського руху виклав свою оцінку, зокрема, в достовірних підготовчих матеріалах, які він ретельно й відповідально збирав, готуючи свій найбільший історичний твір. Про його особисте ставлення до повстання та до керівника народного руху О. І. Пугачова можна напевно дізнатись, звертаючись радше до його «Замечаний о бунте», «Записей устных рассказов, преданий, песен», а також полемічної статті, надрукованої в 1835 році в журналі «Сын отечества». Більша частина двох названих щойно матеріалів друкується нижче.

«…Пугачёв был уже пятый самозванец, принявший на себя имя императора Петра III. Не только в простом народе, но и в высшем сословии существовало мнение, что будто государь жив и находится в заключении. Сам великий князь Павел Петрович долго верил или желал верить сему слуху. По восшествии на престол первый вопрос графу Гудовичу 87был: «Жив ли мой отец?»