Марк Галлай: Первый бой мы выиграли

Характерно, что по мере насыщения нашей авиации истребителями новых типов, совершенствования оружия и, может быть, главное - роста боевого мастерства наших летчиков число таранов резко пошло на убыль. Так, в первое полугодие 1944 года, несмотря на общее увеличение масштабов боевых действий в воздухе, таранов зафиксировано в восемь раз меньше, чем в первые, самые трудные шесть месяцев войны.

Изменился и взгляд на таран наших самых опытных и авторитетных летчиков.

Трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин, сбивший за годы войны пятьдесят девять самолетов противника и, кстати, сам никогда к таранному удару не прибегавший, вспоминал в связи с этим поучительный эпизод, случившийся с прекрасным, но в то время еще молодым и неопытным летчиком Славой Березкиным:

"В боях на Украине он получил приказ сбить фашистского корректировщика - знаменитую "раму". И вот в воздушном поединке, когда его ведущий связал боем истребителей врага, прикрывавших "раму", Березкин атаковал корректировщика. Однако "рама", словно издеваясь над Березкиным, уходила от огня. И тогда Слава... пошел на таран.

Мотивы его поступка были всем ясны: человек не сбил еще ни одного самолета, и его, смелого и честного парня, мучила совесть. Однако погибла машина, и мы долгое время не знали о судьбе самого летчика. Наконец, худой, бледный, с перебитой ногой, он явился в часть.

Я смотрел на Березкина, слушал его и думал: конечно, таран - это подвиг, который может совершить только сильный духом и преданный Родине человек. Но теперь (дело происходило во второй половине войны. - М. Г.), когда мы имели новые, маневренные, прекрасно вооруженные машины, когда наше превосходство в воздухе стало очевидным, таран, как говорится, вышел из моды... К нему можно было прибегать лишь в исключительных случаях, когда сложилось безвыходное положение..."

Ничего не скажешь - точка зрения разумная и убедительная. Но, при всем при том, нельзя, размышляя о таране, полностью сбрасывать со счетов и такой первостепенный на войне фактор, как моральное воздействие этого отчаянного приема воздушного боя на немецких летчиков. Они знали, что наши истребители идут и на такое, и это знание отнюдь не прибавляло им бодрости. Летом и осенью сорок первого года пренебрегать подобными обстоятельствами не приходилось!

И что уж совсем бесспорно - это оценка личных качеств летчика, пошедшего на таран. Товарищи по оружию смотрели на него как на героя и, конечно, были в этом совершенно правы. Чтобы таранить врага, нужно большое мужество. Риск тут чрезвычайно велик. За примерами далеко ходить нам не приходилось: они были и в истребительной авиации ПВО Москвы. Во второй половине августа - вскоре после Талалихина - летчик 24-го полка Деменчук (кстати, сбивший в тот же день "Юнкерса-88" "обычным" способом) таранил "Хейнкеля-111" и погиб при этом.

Правда, были и другие примеры - примеры большого мужества, сочетавшегося с редким искусством пилотирования.

В первой, журнальной, публикации этой повести я рассказывал о таране, выполненном летчиком Катричем. Позже я узнал, что это был не первый таран в небе Подмосковья, после которого летчик не выбросился с парашютом, а сумел благополучно посадить свой самолет. Еще в начале июля 1941 года лейтенант С. С. Гошко, у которого в бою отказало оружие, таранил под Ржевом "Хейнкеля-111" и, сбив таким образом противника, произвел на своем истребителе посадку.

Слухи о боевых успехах лучших летчиков нашего корпуса распространялись очень быстро - солдатский телеграф действовал исправно. Многих летчиков, приткнувшихся, так сказать, на огонек, после боевою вылета к нам на аэродром, мы уже знали заочно задолго до личного знакомства. Их воинская слава опережала их самих.

Впрочем, иногда гости не сваливались к нам с неба, а приезжали при помощи прозаического наземного транспорта.

В один прекрасный день мы узнали, что в нашем корпусе в целях усовершенствования оперативного руководства частями вводится разделение на сектора. Сама по себе эта новость особого впечатления на нас не произвела: к разного рода организационным перестройкам мы были уже тогда хорошо привычны и научились реагировать на них с должной сдержанностью, да и по существу дело непосредственно вроде бы не касалось ни рядовых летчиков, ни даже командиров звеньев (в числе которых был к тому времени утвержден и я). Еще, кажется, древние римляне установили, что каждый начальник может полноценно руководить, особенно в бою, не более чем тремя - пятью подчиненными. Если же подчиненных больше, то следует разбить их на соответствующее количество групп и непосредственно иметь дело с командирами этих групп. В дальнейшем опыт организации вооруженных сил всех времен и всех стран мира в общем подтвердил справедливость этого правила. По-видимому, на ту же точку зрения встало и наше командование. Но, повторяю, нам, низовым работникам (если позволительно применить такой термин к летчикам-высотникам), вполне хватало своих собственных забот, чтобы особенно заинтересоваться организацией секторов.