Стивен Найфи - Ван Гог. Жизнь. Том 1. Том 2

Но Винсент и своей смертью умудрился усложнить брату жизнь. Местный кюре не разрешил отпеть его в оверской церкви. Тео явно поторопился с приглашениями. То ли из-за того, что Винсент был иностранец и протестант, то ли из-за подозрения в самоубийстве, аббат Тессье запретил даже взять церковный катафалк. Ни парижская учтивость Тео, ни влиятельность Гаше не смогли заставить священника переменить решение. Максимум, что позволил Тессье, – приобрести участок на новом, и пока еще пустынном, местном кладбище, расположенном далеко от церкви, которую когда-то писал Винсент. Место было уединенное – просто клочок земли в голом поле. Ради спокойствия Йоханны и своего собственного Тео почел за благо считать, что это последнее разочарование – к лучшему, описав выделенный участок для захоронения как «солнечное местечко посреди пшеничных полей».

Утром 30 июля начали прибывать участники похорон. Седовласый Танги, торговец картинами и участник Парижской коммуны, как обычно, приехал рано. Приехал и Люсьен Писсарро, но без отца – Камиль Писсарро сослался на возраст и нездоровье. Эмиль Бернар привез с собой приятеля Поля Гогена Шарля Лаваля – сам Гоген, несмотря на то что был у Тео в долгу, заявил, будто приглашение не дошло в Бретань вовремя (на самом деле, он позднее признавался Бернару, что было бы «идиотизмом» позволить ассоциировать себя с безумцем Винсентом). Войдя в импровизированный траурный зал, Бернар тут же стал перевешивать картины. Доктор Гаше явился в сопровождении группы местных жителей, в том числе тех художников, которые при жизни избегали общества Ван Гога. Приехал Андрис Бонгер – если и не ради Винсента, то для сестры и Тео. Кроме самого Тео, никто из семьи Ван Гог на похоронах не присутствовал.

Один за другим скорбящие прошли мимо гроба. Танги плакал. Тео принимал соболезнования. В столовой пансиона Раву был накрыт обед, после которого, около трех часов дня, самые крепкие из присутствовавших мужчин перенесли гроб на катафалк – его пригнали из соседнего прихода Хиршиг и младший Гаше, – и процессия под палящим летним солнцем отправилась на кладбище. Немногочисленное шествие возглавили Андрис Бонгер и Тео.

На краю могилы старший Гаше по просьбе Тео пробормотал подобие надгробной речи («Это был честный человек и великий художник»). Речь произвела странное впечатление на присутствующих: доктор явно перегрелся на солнце, его слова периодически прерывались рыданиями, что было довольно странно, учитывая, как недолго Гаше был знаком с Винсентом. Задыхаясь от переполнивших его чувств, Тео «от всего сердца» поблагодарил старика, но сам от прощального слова воздержался. Гроб опустили в землю. Люди стали расходиться: парижане потянулись к вокзалу или обратно в пансион, местные растворились в пейзаже.

Тео остался в одиночестве. Он стоял посреди пшеничного поля и плакал.

Страдания Винсента окончились, но для Тео все только начиналось. Хрупкая конституция дрогнула под гнетом обрушившегося на него горя и чувства раскаяния. Сифилитическая инфекция – та, что годами пожирала его легкие и уродовала походку, поразила мозг. Слабеющим сознанием завладела одна-единственная мысль: «Он не должен быть забыт». Мир слишком долго игнорировал работы Винсента – теперь Тео называл их не иначе как «шедеврами». Люди должны были узнать, что его брат был великим художником; потомки – воздать ему почести; весь мир – «скорбеть, что он покинул нас так рано». Такова была новая миссия Тео. «Я не могу не чувствовать своей вины, – писал Тео, мучась запоздалыми сожалениями, – я никогда бы не простил себе, если бы не делал все, что было в моих силах».

Лишь это приносило ему утешение. Соболезнования, хлынувшие потоком, вызывали лишь раздражение и стыд. Художники и коллеги, которые при жизни игнорировали или высмеивали Винсента, теперь спешили выразить сочувствие по поводу его трагической кончины. «Как это часто бывает, – писал уязвленный Тео, – все теперь превозносят его». И в каждом новом послании сквозила угнетавшая младшего Ван Гога мысль: без непутевого брата жизнь должна была пойти на лад. Даже члены его собственной семьи не скрывали облегчения. Слова, целью которых было лишь утешение, ранили Тео в самое сердце. Вил, например, писала: «Какое странное стечение обстоятельств, что именно сейчас сбылось его желание вести обычную жизнь обычных людей и что именно сейчас он жил совсем рядом с тобой».