Петр Худяков - Путь к Цусиме

Разговоры с адмиралом всегда облекались им в такую форму, что его все пугались, перед ним робели, не осмеливались ему ответить, выразить свое мнение, даже просто сказать правду, когда это требовалось настоятельно.

Для характеристики этой стороны отношений между эскадрой и адмиралом в походе, один из товарищей сообщает еще следующие строки:

"В мае 1905 г. в открытом море эскадра спешно грузит уголь баркасами. Всю команду, какую только можно, выгоняют наверх, — строевых, машинистов, кочегаров, минёров, минных машинистов, комендоров; офицеры — тоже наверху и работают старательно. В самый разгар погрузки адмирал вдруг поднимает сигнал — произвести артиллерийское учение. Для этого пришлось бы взять комендоров и часть прислуги, а через это значительно уменьшить часовую приемку угля; но это тоже недопустимо, за это влетает выговор. Комендоров числом немало; у них есть свое место, куда они грузят уголь уже целый поход, и освоились с этой работой хорошо, а главное — это добросовестная и дружная команда, "драенная". У командира происходит совет, где присутствует и старший артиллерийский офицер; решают поставить 12-дюймовые орудия в раздрай, отдраить полупортики, дать всем орудиям различные углы возвышения, а комендоров после этого сейчас же погнать опять на погрузку; пусть адмирал думает, что у нас идет артиллерийское учение, а мы себе уголь будем грузить, распределив тяжесть этой работы на всю команду… Так и сделали. Разберите, кто прав, адмирал или корабль?" — По моему мнению, не правы обе стороны; а чтобы этого не могло случиться, на совете адмирала с командирами судов должно было быть выяснено заранее, что жалеть людей надо и в походе, что совмещение тяжелой погрузки угля и артиллерийского учения не должно было иметь места; точно так же, как исполнение ни одного приказа не должно было быть обращаемо в комедию, деморализующую людей.

Гордый и болезненно самолюбивый, Рожественский обращался с нескрываемым презрением даже с командирами судов, не разбирая, заслуживали они его, или же нет. Он не признавал за ними права высказывать свое мнение даже по вопросам, которые имели к ним непосредственное отношение. Главное же, он никого не находил нужным знакомить с положением дел и, хоть сколько-нибудь, с планом действий. Это одинаково относилось и к командирам, и к младшим флагманам эскадры. Все без исключений были низведены им на степень как бы автоматов, не имеющих ни воли, ни рассудка. Такая школа не могла дать развиться личной инициативе и находчивости у начальников, подчиненных адмиралу, не могла воспитать ему помощников и заместителя. И вышло поэтому так, что, когда эскадра лишилась своего адмирала, она вдруг оказалась… без головы.

Все на эскадре так привыкли видеть в Рожественском начальника всех частей и единственного источника распоряжений, что, когда выбыли из строя он и Фелькерзам, получилось в бою полное безначалие; и никто не мог уже взять на себя инициативы всего боя. После этого наши головные броненосцы, продолжая честный бой, ходили по тем курсам, по которым заставлял их ходить более быстроходный неприятель.

Под командой Рожественского не было в сущности эскадры, а были только "отдельные корабли", без серьезной взаимной связи, без взаимного понимания и вдумчивого отношения к общим интересам [227].

Чтобы характеризовать удивительную находчивость адмирала, для 2-го издания книги со слов офицера-очевидца одним из наших товарищей мне были присланы следующие строки:

"В бытность свою командиром одного из крейсеров, Рожественский шел однажды под парусами. И вдруг совершенно внезапно налетел шквал, обратившийся в настоящий шторм. Надо было убрать некоторые паруса. Каждая секунда была дорога, а ошалевшие с перепугу матросы во время не исполнили отданной "команды"… Не теряя присутствия духа, Рожественский совершенно спокойно и хладнокровно приказал ту же "команду" исполнить офицерам. He успели офицеры сделать и трех шагов, как все матросы были уже на своих местах и с рвением исполнили свое дело… Жизнь сотен людей была спасена, равно как и самое судно.

Остановимся еще на некоторых более мелких, характерных подробностях.

Два офицера, работавшие на вспомогательных крейсерах в свое время, писали в газетах следующее [228]: "Рожественского мы никогда не видали. Он избегал даже командиров. Все сношения его с нами ограничивались приказами, в которых он самым грубым образом оскорблял нас, нередко даже и вовсе незаслуженно… Дисциплина этим только подрывалась, чувство собственного достоинства убивалось, матросам подавался пример — не уважать своих офицеров. Мы не знали близко друг друга: он — нас, мы — его. Вся связь между экипажами была чисто бумажная. Грубый тон, которым он обращался к командирам, подсказывал всем, что он их или презирает, или опасается. Нам казалось, что он ненавидит всех нас; и, вероятно, многие командиры платили ему тем же. Среди них, правда, были и ненадежные, были и запасные, которые совсем отстали от дела… Одному только адмирал и научил нас как следует, это — погрузке угля; наловчились мы делать это, даже и в открытом океане. Грузили по 40 tn (до 2500 пуд.) в час — с транспорта на баркас, с баркаса — на броненосец. Все главные соображения адмирала вертелись около угля. И этого угля перед боем погрузили мы столько, что его хватило бы обойти вокруг всей Японии: а в бою он горел вместе с деревом и бездымным порохом; перегрузка углем наших броненосцев способствовала только их перевертыванию в бою"…