Станислав Сенькин: Картонное небо. Исповедь церковного бунтаря

И наоборот, если человек не только вкладывается материально, но и морально (Сыне, даждь мне сердце), он воспринимает простое учение с суровой серьёзностью. Есть определённая часть верующих, что останется с церковью несмотря ни на что. Это ни в коем случае не самые лучшие или самые верные. Это просто люди определённого психологического типа, чаще всего не рефлексирующие подлинную реальность, а находящиеся в плену у заблуждений и под воздействием местечковых православных баек о чудесах, с помощью которых верующий вводит себя в состояние экзальтации. Есть целые места на карте, где эти чудеса производит коллективное сознание верующих и транслирует их вовне с помощью многочисленных брошюр и сарафанного радио. Одно из таких мест, например, Дивеево, где вам расскажут о живых растущих камнях и других чудесных событиях.

Сама вера в чудеса или даже готовность в них поверить вызывает прочное эмоциональное возбуждение, приводящее к пограничным состояниям сознания. Но я не психиатр и не берусь описывать их с точки зрения науки, хотя прекрасно ощутил всё на своей шкуре. В жизни любого, даже самого истового верующего обязательно наступает момент, когда он понимает, что всё, во что он верит, начиная от «живых камней» и заканчивая символом веры, далеко не очевидно и даже весьма сомнительно, учитывая познания и гуманные понятия нашего века, не запрещающего веру, но и, честно говоря, особо её не одобряющую. Общие понятия людей давно изменились и гуманизировались, а церковные люди выглядят на фоне современной общественной ткани яркой и грубой заплаткой.

Одно время, конечно, были иллюзии, что православная церковь (которая по своей структуре стремится к универсализму) займёт лидирующие позиции на интеллектуальном рынке. Но, к сожалению многих, вдохновлённое «духом святым» не нашло понимания в обществе именно как универсальное средство для жизни. Некоторых привлёк в церковь героический уклад жизни, подчинённый великой цели спасения собственной души. Однако человек верующий начинает замечать, что в нравственном отношении он не сильно отошёл от мирского и вообще в самом этом «мире», собственно, нет ничего плохого. Верующий либо встраивается в этот мир, либо начинает его активно отрицать. При встраивании в мир он начинает понимать, что церковь ему нужна лишь как некий маркер, что он принадлежит к определённой общественной прослойке, обладающей церковным опытом. Именно поэтому многие расстриги спокойно общаются в соцсетях с обычными верующими, поскольку церковь, не имея реальных рычагов воздействия (под словом «реальных» я имею в виду карательных), со временем утрачивает свою идейную бескомпромиссность и по-настоящему важным остаётся лишь полученный в церкви опыт. И так называемое расцерковление и выгорание – тоже часть церковного опыта, и многим, остающимся внутри, интересно, что происходит с человеком вовне. И многим уже очевидно, что ничего страшного как бы и не происходит.

Если же говорить обо мне лично, то в начале моего пути православие казалось мне таким большим бездонным кубком знания. Когда жадно и большими глотками выпивал традицию, насыщая свой ум и сердце и постигая то, чего был лишён в советское время, чувствовал ощущение довольства и религиозной сладости. Затем внезапно источники начали заканчиваться. Сладость во рту исчезла, а чрево неприятно забурлило. Где-то на донышке можно было почерпнуть религиозного рахат-лукума на Афоне и всё – православие для меня закончилось. Кончились даже остроты Кураева и Чаплина – их речи превратились в крутящуюся по кругу пластинку. И всё это выстроенное из букв религиозное здание неожиданно посыпалось, буквы превратились в песок, каждая песчинка которого посчитана не только самим Богом, но и человеком. Альфа и омега, бета, гамма – всё под нашими ногами, хоть кто-то извращает реальность, ударяясь в этот песок головой, как будто он выше, а не ниже нашего ума. Как мне представляется – сама традиция существует сейчас в качестве коллективного заговора подвижников-атлантов, держащих на плечах картонное небо выдуманного ими православия, непонятно почему и непонятно зачем. Просто из вредности или из верности поддерживают огонь жертвенных светильников. Зябко им в этом мире. Чем, какими чувствами они живут, чем себя укрепляют? Я не призываю тех, кто остался, покидать монастыри, поскольку мне тоже интересно, к чему приведёт этот эксперимент, да и не ощущаю себя вправе давать такие советы, тем более людям, которые находятся в условиях непрестанной борьбы и сомнениях.