Расул Гамзатов - Мой Дагестан

Перевел Я. Хелемский

Мой отец… Из тех, кто его знал, каждый, наверно, по-своему представлял себе моего отца.

Конечно, он и пахал землю, и косил траву, и грузил сено на арбу, и кормил коня, и ездил на нем верхом. Но я его вижу только с книгой в руке. Он держал книгу всегда так, точно это птица, готовая выпорхнуть из рук. Любивший гостей, он всегда чувствовал себя растерянно и смущенно, если кто-нибудь приходил и отрывал его от чтения, словно его сбили с важной молитвы. В те часы, когда отец читал, мать ходила на цыпочках и все время приставляла палец к губам, заставляя нас говорить шепотом:

— Не шумите, отец работает.

Она правильно понимала, что чтение книги для писателя — это его работа.

Сама она иногда осмеливалась заглянуть к нему и узнать, не нужно ли чего, не кончаются ли чернила в чернильнице. Мать очень зорко следила за чернильницей отца и не давала ей пересыхать.

Если в жизни отца было хоть два радостных дня, то эти дни ему принесли книги.

Если в жизни отца было хоть два печальных дня, то и эти дни ему принесли книги.

Книги, которые он читал, и книги, которые он писал.

О чем бы его ни просили люди, он никогда не мог им ни в чем отказать. Сказать "нет", когда на самом деле "есть", он считал самой большой ложью и самым тяжким грехом. Поистине бедственным становилось его положение, когда просили у него любимую книгу. Книга уже отдана, уже держат ее чужие руки, а руки отца все еще протянуты к ней.

Когда взявший долго не возвращал книгу, отец писал ему: "Я очень скучаю по своему другу, которого вы в прошлый раз увели с собой. Не думает ли он возвращаться?"

Отец был единственный брат семи сестер (единственная папаха в семье), а все вместе они рано остались сиротами. Рано отец покинул и родной аул. Дядя, опекавший сирот, отправил Гамзата в другой аул, в медресе, сказав, что у большого аула и ума больше. С тех пор отец бродил из аула в аул, не снимая с плеч хурджуна — переметной сумы: в одном мешке книги, в другом жареная мука. Надо сказать, что вернулся он богачом. За время своих странствий он обогатился знаниями. Ему говорили тогда на аульском годекане: если свой талант и свои знания ты впряжешь в одну арбу, далекое будет путешествие.

И они не ошиблись. Имя отца оказалось известным. Многие строки его стихов разошлись как пословицы.

Отец писал много и для взрослых и для детей, для тех, кто приходит в жизнь, и для тех, кто уходит из жизни. Он писал стихи, поэмы, пьесы, басни, сказки. Почерк у него был спокойный, ровный. Таким же был и его язык. Таким же был и он сам. В молодости, зная почерк Гамзата, его всегда просили переписывать важные бумаги: решения, обращения к народу. Писал он, пользуясь разными алфавитами: арабским, латинским, русским. Писал справа налево и писал слева направо.

Его спрашивали:

— Почему пишешь слева направо?

— Слева от сердца, слева вдохновение. Все, что нам дорого, прижимаем к левой стороне груди.

— А почему пишешь справа налево?

— Справа у человека сила. Правая рука. Прицеливаются тоже правым глазом.

Эти слова, конечно, были шуткой, но не шутка была выучить разные алфавиты. Стихи, правда, он почти всегда писал на родном аварском языке.

Некоторые стихи написаны им по-арабски. Главным образом интимные стихи. Их не мог прочитать кто-нибудь из семьи. Но таких стихов очень мало. Гамзат был принципиальным противником таких стихов. Он говорил:

"Стихи не должны быть такими, чтобы их нельзя было прочитать матери, дочери, сестре. Не по душе мне кинофильмы, на которые не допускаются дети до шестнадцати лет".

Чаще всего отец пользовался арабским. Он любил тут сами буквы, их начертания, видел в них красоту. Терпеть не мог неряшливого, небрежного письма. Однажды он получил от старого товарища письмо, написанное небрежным арабским, и высмеял его в стихотворении: