Феликс Кандель - Врата исхода нашего (девять страниц истории)

«И пусть без приюта брели они по земле — у Бога всем нашлось место. И пусть их прах развеян по миру, память о них жива. В наших жилах — их кровь, слезы наши — их слезы…»

«Стариков я еще понимаю. Но есть среди вас молодые, которые, дескать, хотят ехать на родину, изучать свой древний язык. Родина? А вы ее видели? Да вам так нужен древнееврейский язык, как мне лунное затмение. Это все философия. Я жил с евреями и знаю, что это все чепуха…»

«Я этого решения не понимаю. Надо направить вас на обследование в психиатрический диспансер…»

Через пять месяцев ожиданий я получил, наконец, отказ.

Мой выезд, сказал мужчина в милицейской форме, «противоречит государственным интересам».

Должен признаться: я скромный человек. Я никогда не преувеличиваю свои заслуги. Но тут я почувствовал прилив гордости.

Если мой выезд противоречит государственным интересам, значит я чего-то стою. Я очень важен и нужен. Без меня тут не обойтись. Государственные интересы пострадают, если я покину эту страну и перееду в другую.

«Вот, — сказал я себе, — а ты еще обижался на них, называл неблагодарными. Вот же, вот тебя оценили! Тебя отметили. Твой выезд противоречит государственным интересам. Это и есть признание твоих заслуг».

— Если я так нужен, — спросил я человека в милицейской форме, — то почему тогда мне не дают работать по специальности?

— По вопросам трудоустройства, — бодро ответил он, — обращайтесь в районные бюро. Следующий!

И начались годы отказа…

Годы отказа — это странные, чем-то даже нереальные годы, будто попадаешь ты в заколдованное время, в заколдованное место. Почему-то перестают приходить письма. Почему-то замолкает навсегда твой телефон. Почему-то хорошо знакомые люди перестают с тобой здороваться или делают это через силу. Почему-то милиция приглядывается к тебе. Почему-то ты, математик, работаешь лифтером. Почему-то ты, физик, таскаешь лотки с хлебом в булочной. Почему-то ты, учитель, ходишь с гаечным ключом по бойлерной.

Заколдованное время… Заколдованное место…

Прошлое у меня отняли: меня не было в прошлом. Будущее мне не давали: у меня не было будущего. И настоящее мое было не настоящим…

И приходили моменты, когда эта нежизнь становилась жизнью, и не хотелось ничего менять — привычка…

Я прожил его, это заколдованное время, иногда плохо, а иногда хорошо, иногда насыщенно, а иногда машинально, иногда храбро, а иногда и не очень — но никогда я не проклинал его, это время, что выпало, вдруг, на мою долю. Ведь это тоже жизнь, это часть моей жизни: как же от нее отказываться?..

Что делает еврей, получив отказ?

Естественно, начинает жаловаться. Начинает писать письма и бегать по начальству.

Опытные люди говорят: «Не надо». Опытные люди твердят: «Пустое».

Но мы не верим. Мы хотим найти правду. Мы расчитываем на торжество справедливости. Ведь нас так учили в школе: порок наказан, добродетель торжествует.

Я не ходил по начальству: это унизительно.

Я не писал потом жалобы: это бесполезно.

Потому что мне не ответил никто. Ни разу. Ни на одну жалобу.

И я, вдруг, понял: меня нет! Нет меня здесь, и теперь уже никогда не будет.

Я подал документы и с этого момента перестал для них существовать. Проживи я еще год, три, пять лет безвыездно — меня не заметят, не выслушают, не ответят.

Мы в пустоте. Мы в капсуле. Отторгнутые, отлученные от общества, от законов и правосудия. Формально мы еще граждане СССР, но фактически нас уже нет. Мы — люди без будущего, с неопределенным настоящим и сомнительным прошлым.

Никто нас не примет в кабинете. Никто не выслушает. Только человек в милицейской форме. Который скажет в лучшем случае: «Ждите». Или: «Через год пересмотрим». Или: «Что вы тут ходите, мешаете работать? Надо будет — вас вызовут».

Они к нам привыкли. Да-да, они привыкли к нам, люди в милицейской форме. К нашим протестам. К нашим демонстрациям и голодовкам. Это раньше они не знали, что с нами делать. Это раньше они нервничали и суматошились. Прошло время — накопился опыт. А с ним — уверенность. А с ней — безнаказанность.

Их стратегия — полное отсутствие внешней логики.

Мы бьемся, мы ломаем головы, пытаемся угадать тайный смысл происходящего, но это нам не удается. Нет законов, нет регламента, нет обнародованных правил. И отпускают часто не самого активного, и держат подолгу не самого им нужного, и нет в этом никакой закономерности. А главное — мы не знаем даже, кто решает нашу судьбу, где, на каком уровне.