Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

— "Прибавьте…" "Были у белых".

— "Ну вот теперь довольно…"

"Будете ли вы давать правильные показания"?

— "Да".

"Ну подпишите", и он мне протянул лист с моими показаниями.

— "Благодарю вас…" и я отодвинул его обратно. "Ну напишите, что вы дали ложные показания". Я еще раз поблагодарил его. "А что же я буду с этим делать?"

— "А сделайте вот так"… И я показал ему как рвут бумагу.

"Ну это у нас не принято"…

{113} — "А у меня не принято подписывать бумажки против себя". Мы еще поторговались, я не подписал, и затем уже сам писал свои показания.

О моих "делах", конечно, не было сказано ни звука.

Держали нас не долго. Сперва вызвав одного за другим, сфотографировали en face и в профиль, а затем объявили приговор. 200 человек шли в Сибирь на поселение. Каждому из нас читали постановление… Мой приговор был такой:

"Бывший офицер, бывший дворянин, скрывал свое прошлое, зарегистрирован как офицер не был. Четыре раза судился за контрреволюцию. В 1919 году перешел к белым, в 1920 году был взят в плен красными и, как социально опасный элемент, ссылается в Сибирь сроком на три года".

Обозлил меня этот приговор страшно. Единственная моя действительная вина заключалась в том, что я не регистрировался. Ну и суди. Преступление это было не модно и дали бы наказание гораздо меньше. На мой взгляд наша ссылка была зверским наказанием. Людей оторвали от семьи, не дали им ни одного свидания, никакой возможности как-нибудь уладить свои дела и ссылают в Сибирь. Я объявил "голодовку". Но администрация ее сорвала под тем предлогом, что высылка назначена на следующий день.

Вопрос о побеге у меня был решен. Я только не знал, откуда бежать лучше — с дороги, из тюрьмы до вокзала, при посадке на вокзал, или с места по прибытии. Нас вывели на тюремный двор. построили, долго считали, окружили конвоем и наконец вывели за ворота.

Дети, жены, матери, каким то образом узнавшие о нашей судьбе, и дежурившие у ворот по целым суткам, с плачем, воем, проклиная Г. П. У. бросились навстречу… Конвоиры начали лупить их прикладами…

Я нарочно встал в последние ряды. Мы двинулись… Пройдя немного, я начал хромать и отставать. Но видимо попал на какого то опытного конвоира. Он не спускал с меня {114} глаз, два раза предупредил, чтобы я не отставал и наконец, на третий, воткнул мне штык в плечо. Рана была не большая, но было ясно, что отсюда бежать нельзя.

Вся толпа, встретившая нас у ворот, провожала до вокзала Здесь наряд милиции оттер ее и началась посадка. Бежать или не бежать? Вот как будто время. Конвоир отошел от вагона, можно быстро кинуться под него… Будут выстрелы, но надо рисковать…

Я колебался. И не столько потому, что боялся быть убитым, а потому, что не знал наверное, как укрыться в Петрограде. Обстановка опять изменилась… Подошел другой конвоир. Момент был упущен. Меня увели в вагон.

В прежнее время, если какой-нибудь революционер оставлял свою революционную деятельность, то он мог быть застрахован от преследования правительства. Теперь не то. Теперь нельзя жить вне политики. Нужно или перекинуться к большевикам, или постоянно рисковать своей жизнью и свободой. Я отбыл уже наказание за предъявленное мне обвинение и, тем не менее, меня снова хватают и сами толкают на новое преступление.

Везли нас несколько дней… Вятка, Пермь… Наконец мы на нашем первом этапе в Екатеринбурге. Отсюда нас должны были послать в разные места. Разгрузили и перевели в тюрьму. Здесь мы соединились с Московскими партиями, прибывшими сюда раньше нас. Находились мы в исключительном положении. Были деньги, в тюрьме была лавочка, так что жилось не очень уж плохо. Конечно эта жизнь касалась только пересыльных. Тюрьма же жила своим порядком. Нередко, по ночам, наши камеры запирались и по коридору проводили на расстрел…

Но вот мы были распределены и начали отправлять партии. Я, в числе ста человек, попал в Тобольскую губернию. Сам Тобольск был в 250-ти верстах от железной дороги, а города Обдорск и Березов в 1000 и в 1500-х верстах.

Перевезли в Тюмень… Тюрьма там была переполнена. Нас долго не хотели пускать и наконец отвели нам помещение тюремного театра. Пришли мы ночью, поместили нас всех вместе, на полу, друг на друге. На утро встали и начались разговоры. Чтобы не попасть куда-нибудь очень далеко, всем {115} хотелось остаться в Тюмени. И это можно было устроить. — В Тобольскую губернию партии ссыльных отправляли на пароходе. Навигация была еще не открыта. Держать нас в тюрьме было не выгодно, т. к. тюрьма была на хозяйственном расчете, т. е. беря подряды на работы из города, должна была сама себя содержать. Отправить нас на подводах они не могли, на это у них не было денег. Ясно, что само начальство не знало, как с нами поступить. Нам нужно было сидеть и молчать. И нас всех отправили бы в ссылку в Тюменскую губернию. Но компания была не сплоченная, болтливая и люди боялись рискнуть.