Георгий Ушаков - По нехоженой земле

Ветер усиливался. Его свист уже переходил в сплошной печальный вой. В другое время я бы не снялся с бивуака. Сейчас же надо было идти. Я вылез из палатки, быстро заложил обе упряжки и закрепил на санях груз. Оставалось снять палатку и свернуть постели.

Журавлев неподвижно сидел над примусом. По суровому лицу охотника одна за другой катились слезы. Широкие плечи сгорбились, словно придавленные горем. Казалось, не позови его, он так здесь и останется.

— Пойдем, Сергей!

— Как пойдем? Куда? — очнувшись, переспросил Журавлев.

— Пойдем вперед. Мы всегда должны идти вперед!

Я потушил примус, собрал постели и снял палатку. Журавлев машинально надел поданный мной совик. Моя упряжка тронулась навстречу шторму. Следом рванулись собаки охотника. Вместе с нами пошло и горе.

Ветер быстро нарастал. Впереди поднималась белая стена метели. Вскоре она скрыла столообразную вершину мыса Серпа и Молота. Снежные ручьи поземки слились в мощные курящиеся потоки. Потом соединились и они. Образовалось сплошное кипящее море. Но вот взошло огромное солнце. Ледяные поля словно вспыхнули. Красным светом загорелся снег, зарделась снежная пыль. Казалось, что льды превратились в расплавленный металл, который, курясь красным паром, бурным потоком устремился нам навстречу.

Метель усиливалась беспрерывно. Ветер то визжал, то переходил на низкий вой, то обрывал, то снова начинал свою дикую песню. Иногда мне казалось, что в реве метели слышится человеческий голос. Оглянувшись, я видел, как шевелятся губы Сергея. Кричал ли он на собак, стонал или разговаривал сам с собой — я не мог понять.

Небо скрылось за снежной пылью. Солнце уже еле просвечивало и казалось бесформенным слабым пятном. В одну из передышек я вынул анемометр. Скорость ветра достигала 18 метров в секунду. Это при 32° мороза! Сидеть на санях было уже нельзя — мороз пронизывал двойную меховую одежду. Идти против ветра тоже невозможно. На лице образовывалась ледяная маска. Ветер захватывал дыхание, валил с ног. Но... идти было нужно. А когда нужно — значит, можно.

Останавливались собаки. Они тыкались мордами в снег и старались отвернуться от ветра. Одну из них, с низкой, редкой шерстью, боясь заморозить, я освободил от лямки. Она минут пять пыталась бежать рядом, потом остановилась, повернула по ветру и исчезла в ревущем хаосе. Остальных я гнал вперед. Им еще никогда не было так тяжело. Но человек страдал сильнее, и единственной помощью ему было продвижение вперед. Собаки должны были идти.

Так — километр за километром, час за часом. Меня самого оставляли силы. Оглядываясь, я видел за собой упряжку Журавлева и его самого, борющегося с метелью. Один раз я заметил, как, подбегая к упряжке, он упал. Собаки остановились. Через минуту их силуэты растаяли в снежном вихре. Я остановился. Скоро тени человека и собак появились вновь. Я снова поднял свою упряжку.

«Не слишком ли жестокое лечение? Не бесчеловечна ли моя помощь? Мой товарищ физически всегда был сильнее меня. Но сейчас он падает. Горе надломило его. Сейчас я сильнее. Значит, должен помочь. Значит, любыми средствами отвлечь его от тяжелых мыслей. Буду гнать собак, пока есть силы. Надо дойти до такой усталости, чтобы хотелось только спать».

И снова — километры мучительного пути. Лицо теряло чувствительность. Коченели руки. Растирал их снегом и шел дальше.

На 19-м километре, обернувшись, я увидел, что Журавлев ничком лежит на санях. Упряжка его остановилась. Собаки подняли морды и завыли. Заунывный вой смешался с ревом метели. Я повернул свою упряжку и молча принялся разбивать лагерь.

Одному справиться с палаткой при таком ветре очень трудно. Сначала я крепко вбил колья, полуразвернул палатку и придавил ее снежной глыбой, потом привязал к кольям и уже тогда подполз под парусину и быстро поднял ее на стойки. Рискованный маневр удался — палатка осталась цела.

Журавлев, не раздеваясь, свалился на разостланный мной спальный мешок. Я нарезал снежных глыб и с наветренной стороны палатки выложил стену. За ней образовалось затишье. Ветер перестал трепать парусину. В палатке стало теплее. Точнее, внутри ее был тот же 32-градусный мороз, но только без ветра.

Накормив собак, я разжег примус и взялся за приготовление ужина. Сергей метался в тяжелом сне...

Метель бушевала всю ночь. Только перед утром ветер начал спадать, и скоро заштилело. Зато мороз достиг 34°. Правда, без ветра он был менее чувствителен. Поэтому погода казалась хорошей.