Array Коллектив авторов - Воспоминания о Корнее Чуковском

— Как же тебя зовут?.. Володя? Чудесно! Скажи, Володя, ты можешь ходить вот так?

И вышагивает какой-то замысловатой походкой, делая сложные па — правая нога, начиная как правая, вдруг перемахивает на место левой, а левая на место правой. Сын нерешительно смотрит на взрослых, но после нескольких весело провоцирующих восклицаний Чуковского («Нет, я вижу, ты никогда в жизни не научишься так ходить!») уже не обращает внимания на строгие взгляды и тоже пускается в приплясывающую походку, как бросаются в танец под заразительную музыку. Оба они, семидесятилетний старик и ребенок, забывают о нас и быстро удаляются, меняя на ходу походки. Только слышно:

— А так ты умеешь?

— Умею. Вот. Корней Иванович, а вы вот так можете?

— Ха-ха-ха! Неужели ты думаешь, что я не могу?

— А так?

— А вот так!

Никогда не забуду праздничный вечер в Доме литераторов восьмидесятилетие Корнея Ивановича.

По-разному ведут себя юбиляры. Помню, как просто, совсем не торжественно сидел на своем шестидесятилетии Светлов. На память приходит юбилей одного артиста эстрады, остроумнейшего человека. Все ждали его ответного слова в конце вечера, предвкушали веселье, можно сказать, заранее смеялись. А он начал говорить, растроганно всхлипнул несколько раз, махнул рукой и сел на место. Вспоминаются другие юбиляры — импозантные, вдруг помолодевшие. И ни на кого из них не был похож Корней Иванович.

Он пришел на свой юбилейный вечер, не скрывая самого живого интереса: ему хотелось услышать что-нибудь смешное, особенное, что-нибудь этакое. «Не так, как у людей». Он уселся в кресле, — казалось, над ним проплывали грозовые облака аплодисментов, но он не славой своей упивался, а ждал, что в юбилейный вечер услышит что-нибудь не юбилейное. Общие выражения, ходовые комплименты, адреса — все это для него было вроде словесной пустой породы. Но когда выступающий выходил, так сказать, за калитку штампа, говорил что-то свое, необычное, сразу же юбиляр оживлялся. И в эту минуту он был похож не на юбиляра, а на зрителя — самого внимательного, отзывчивого и бескорыстного. Слушал так, словно речь шла не о нем. Слушал, как веселый экзаменатор.

Но едва ораторы выезжали на проторенную дорогу, вымощенную «общими местами», Корней Иванович мгновенно терял интерес и как будто отключался.

Готовила вечер комиссия во главе с Львом Кассилем. Весь опыт подсказывал ему, что надо устроить вечер не так, «как бывает». Он предложил, чтобы адресов не читали, каждый говорил бы не больше нескольких минут. В общем, устроить такой вечер, который понравился бы Корнею Ивановичу. Это удалось прежде всего потому, что сам Корней Иванович был для выступавших как маяк для судов: он угасал, когда «скучнело», и загорался, когда «веселело». Как в детской игре — «Холодно, тепло, горячо!» — когда отыскивают запрятанную вещь.

Он не был «дедом Корнеем». И маленьким детям говорил не «Добрый день, детки!», а что-нибудь вроде:

— Здорово, старики и старухи!

И даже эпитет «веселый» в применении к нему оказывается слишком простым. Его добродушие иронично, похвала артистически стилизована, а восторженность неожиданно оборачивалась лукавством. И даже — ядовитостью.

Он приходит в переделкинский Дом творчества и каким-то смиренным голосом, чуть ли не в стиле калики перехожего, божьего странника, спрашивает, не дадут ли ему чаю попить. Мы, отдыхающие, или, точнее, поскольку дело происходит в Доме творчества, «творящие», наперебой предлагаем ему разные угощенья. Он ото всего отказывается и пьет только чай. Затем предлагает мне с ним погулять. Что может быть заманчивей? По дороге он говорит:

— Знаете что? Зайдем к Асмусам! Как они будут вам рады, как рады!

Валентин Фердинандович Асмус и его жена Ариадна Борисовна меня не знают. Но это и не важно. Если писателю надлежит мыслить образами, то у Корнея Ивановича это гиперболы, доведенные до точки кипения. В общем бедные Асмусы просто поседеют от горя, если я их не навещу.

Мы входим к ним на дачу, и Корней Иванович еще с порога радостно возглашает:

— Знаете, кого я вам привел? Я вот кого вам привел!

Асмусы очень рады ему и вежливо здороваются со мной. Мы застали их за тихими занятиями — он читал немецкую книгу о Канте, она вышивала, а дети вместе с соседскими ребятишками бесшумно играли в уголке.

Но Корнею Ивановичу тишина категорически противопоказана. Он подзывает одного из ребят, спрашивает, может ли тот громко крикнуть. Тот, стесняясь, кричит вполголоса, чуть ли не шепотом. Чуковский смеется: