В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

Спутники Иакинфа, особливо иеромонах Серафим и иеродиакон Нектарий, изнывали от зноя. Как и остальных членов миссии, их расселили по казенным квартирам в обывательских домах. Плотно притворив ставни, целыми днями лежали они на полу, боясь и за дверь выглянуть.

Сам Иакинф жару переносил легко. Подшучивая над своими собратьями, он приглашал их иногда на прогулку по песчаной Венеции, как он окрестил Кяхту. Те под разными предлогами уклонялись. Иакинф не был на них в обиде: он и сам предпочитал бродить по городу один.

Обычно он спускался в Нижнюю Кяхту. Ему нравилась царившая тут сутолока. Кого только не увидишь на ее улицах: купцов — да не из одних сибирских городов, а и из Казани, из Нижнего, из самой Москвы, множество татар, бухарцев, калмыков, тунгусов, бурятов. Скотоводы, купцы и охотники пригоняли сюда лошадей и быков, привозили сукна и шерсть, юфть и сафьян, мягкую рухлядь: бобров и выдр, лисиц и песцов, соболей и белок. Все это обменивалось у китайцев на шелка и бархаты, на чай и табак, на ревень и сахар, на фарфоровую посуду.

На протяжении нескольких верст с русской стороны сооружен был широкий прогон из рогаток, а перед самой Кяхтой — плотина и мост с большим шлагбаумом, чтобы всякий едущий к границе со своими товарами следовал именно этим, а не иным путем.

Вокруг Кяхты разбиты юрты кочевников. Всюду слышится ржание коней, мычание быков, рев верблюдов, движется шумливая, пестрая толпа. Перед складами и лабазами деревянного гостиного двора идет торг.

Никогда прежде Иакинф не видал, чтобы люди рядились с таким ожесточением.

Он бродил в этой живой, шумливой толпе, не смущаясь косыми взглядами, которые бросали на него порой. Впрочем, люди были заняты своими делами, торговались до хрипоты, и мало кто обращал внимание на любопытного монаха в длинной черной рясе и высоком клобуке. Зато он не таясь, открыто приглядывался к совершенно новой для него разноликой, разноплеменной толпе.

Особенно, разумеется, привлекали его жители Поднебесной империи, среди которых ему предстояло провести целых десять лет. Монголов Иакинфу приходилось не раз видеть и прежде, в Иркутске. Они ничем, по существу, не отличались от бурятов, или братских, как их звали в Сибири, а бурятов в Иркутской губернии было много. Китайцев же он видел впервые.

Иакинф поймал себя на том, что представлял их совсем иначе. Они резко выделялись среди монголов, бурятов, тунгусов и других сибирских племен, и, пожалуй, даже ближе подходили к привычному европейскому типу. Лица у них сухощавые, не плоские, а выпуклые, не круглые, как у монголов, а продолговатые. Нос, правда, короткий, с невысокой переносицей, но не очень приплюснут. А глаза! Они совсем не так узки, как у нас принято думать и изображать на картинках. Физиономии обычно спокойные, непроницаемые — не скоро и разберешь, что выражают их одинаково черные, внимательные глаза.

Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, Иакинф повернулся и увидел совсем молоденького, как ему показалось, китайца. Впрочем, он вскоре убедился, что нет занятия более неблагодарного, чем определять возраст китайцев. Неизбежно ошибешься лет на пять, а то и на все десять: выглядят они на редкость моложаво.

Китаец чуть улыбнулся и, решительно шагнув навстречу, протянул по русскому обычаю руку:

— Сытыласти, батюшика.

Иакинф не сразу сообразил, что это означает: "Здравствуй, батюшка".

— Када пилиехали?

— Что, что?

Китайцу в другой раз пришлось повторить свой вопрос, прежде чем Иакинф догадался, что тот спрашивает: "Когда приехал?"

Как ни трудно было на первых порах, мало-помалу они разговорились. Собеседник Иакинфу попался любознательный, он так и засыпал вопросами:

— Ву пеэрва лас? Ланьше не была?

— Тебе годофу сколика?

И когда Иакинф ответил: "Тридцать", — сказал о широкой улыбкой:

— Молодой ишо…ни сытала.

Комплимент был чисто европейский, а не китайский. В Китае возраст пользуется особенным уважением, и потому, разговаривая с соотечественником и желая ему польстить, китаец скорее прибавит ему лет, чем убавит.

А словоохотливый собеседник продолжал свои расспросы, и Иакинф напрягал все внимание, на какое был способен, чтобы мысленно переводить его слова:

— Тебе кака фамилия?

— Куда пошола буду?

Иакинфа китаец понимал хорошо, но, произнося русские слова, так смешно коверкал их, что Иакинф еле удерживался от смеха. Но на этом диком "кяхтинском" наречии тут говорили все, и, ежели он хотел понять китайцев, надобно было запоминать эти нелепые и смешные звукосочетания: "поигэлэ" — театр, "палицза" — полиция, "делевеника" — столяр.