В. Н. Кривцов - Отец Иакинф

— Нечего сказать, предмет поклонения, — шепнул Иакинф Шиллингу.

Оба они с живейшим любопытством наблюдали за ламаистским молебствием, которое видели впервые. Иакинфу, правда, доводилось бывать в буддийских храмах в Китае. Но то Китай, а это — свои, братские степи. Возглавлял богослужение не сам Хамба-лама, а один из его помощников-гэлунов — довольно-таки дряхлый лама, согбенный под тяжестью лет. Едва ли не центральным обрядом богослужения было освящение воды. В то время как десятки собравшихся в храме лам заунывно читали молитвы, посередине, напротив жертвенника, четверо здоровенных лам держали в вытянутых руках большое серебряное зеркало, другие — бумбу, высокий узкогорлый сосуд с родниковой водой, третьи — широкое блюдо и полотенца. Под оглушительную музыку литавр, гонгов, труб, барабанов, звучащих раковин зеркало оросили водой и крест-накрест вытерли его полотенцами. Затем, всё под те же оглушительные звуки, богомольцы потянулись к старому ламе и тот принялся серебряным черпаком разливать воду в подставляемые ему пригоршни. Отведав священной воды, каждый орошал ею голову и грудь и, сделав несколько земных поклонов перед сидящим на возвышении Хамба-ламой, отходил в сторонку.

Наконец поддерживаемый под руки Хамба-лама поднялся со своего высокого седалища и вышел из храма. К нему подвели коня, он легко вскинул грузное тело в седло и, со стрелою в руке и кропилом в другой, в сопровождении гэлунов, объехав верхом широкую площадь за оградой, окропил согнанные сюда табуны лошадей и отары овец.

После молебствия все участвовавшее в нем степное духовенство под предводительством Хамба-ламы расселось посреди двора на заранее приготовленных войлоках. Несмотря на не по-сентябрьски жаркое солнце, все ламы были с обнаженными головами. Служители в засаленных хламидах обносили лам жертвенным хлебом, сыром, молочным дарасуном, кирпичным чаем и вареной бараниной. Шиллинга и Иакинфа Хамба-лама усадил слева от себя, на самое почетное, по восточным представлениям, место.

Нельзя было сыскать более подходящего времени, чтобы представить Шиллинга многочисленным ламам, которые съехались на молебствие из всех, самых отдаленных уголков обширной Бурятии. После столь явно оказанных ему почестей все, не колеблясь, признали за Шиллингом высокие прерогативы земного воплощения. Это Шиллинг и Иакинф почувствовали сразу же по возвращении от Хамба-ламы. Со всех сторон Шиллинг стал получать в дар тибетские и монгольские книги, и не только когда он один или вместе с Иакинфом посещал ламаистские дацаны. Вскоре началось настоящее паломничество в Кяхту из различных уголков обширного края, удаленных порой на тысячу верст, с единственной целью навестить белолицего хубилгана и преподнести ему в дар священные книги.

Теперь у Шиллинга не было никаких сомнений, что ему удастся собрать уникальную коллекцию памятников и монгольской, и тибетской письменности. Для полноты собрания не хватало лишь редких сочинений, которые имелись у бурят в единственном экземпляре. Чтобы восполнить этот пробел, Иакинф посоветовал предпринять дело, которое едва ли кто-нибудь кроме энергичного Шиллинга сумел бы осуществить. Вскоре в Кяхте возникло предприятие по переписке редких сочинений. Для этого тут были собраны самые искусные каллиграфы, какие только имелись в бурятских монастырях. Число этих переписчиков доходило до двадцати. Они жили а юртах, разбитых для них прямо во дворе дома, где поселился по приезде в Кяхту Шиллинг. Вероятно, никому, кроме Шиллинга, не доверили бы ламы столь редкие издания.

III

Как ни был поглощен Иакинф своими занятиями и поездками, он то и дело возвращался к мысли об избавлении от монашества. Сил больше не было влачить на себе ярмо его обетов.

К счастью, в Павле Львовиче он нашел заступника и ходатая самого пылкого.

— Конечно, конечно! Немедля пишите мне рапорт как своему непосредственному начальнику. Я тотчас же препровожу его в Азиатский департамент. С ума сойти, тридцать лет провести в этом сане! — говорил Шиллинг возбужденно. — Даже солдат увольняют с почетом после двадцати пяти лет службы. А тут, подумать только, тридцать лет! И вот что, батюшка, пишите так, будто инициатива исходит даже не от вас, а от вашего попечительного начальства. Пусть каждый, кто возьмет в руки ваше ходатайство, увидит, что оно продиктовано не прихотью и нетерпением просителя, а единственно заботой об интересах дела.

Возвратясь из поездки к Гусиному озеру, Иакинф засел за сочинение рапорта. Было тринадцатое сентября, а кому не известно, что тринадцатое число — день несчастливый. Но Павел Львович сказал, что фельдъегерь отправляется в столицу завтра поутру, и Иакинф махнул рукой на дурную примету.