Федор Раззаков - Андрей Миронов - баловень судьбы

13 марта Миронов играл в «Бремени решений». 17-го это был «Вишневый сад». А на следующий день в Театре сатиры состоялась премьера – была показана пятая (и последняя) режиссерская работа Андрея Миронова « Тени»по М. Салтыкову-Щедрину. Кроме этого Миронов играл в «Тенях» роль статского советника Петра Сергеевича Клаверова – карьериста и подлеца с изворотливой совестью. В остальных ролях были заняты: Вера Васильева, Роман Ткачук, Зиновий Высоковский, Елена Яковлева, Юрий Васильев, Александр Левинский, Борис Плотников, Николай Пеньков, Геннадий Богданов, А. Зенин, В. Кулик, В. Завьялов, С. Чурбаков.

Откликаясь по горячим следам на новую работу Миронова, критик М. Мурзина писала: «В спектакле, поставленном Андреем Мироновым, главное не погоня за поверхностной и хлесткой злободневностью, а попытка вскрыть нравственный смысл пьесы… Монологом Клаверова начинается и заканчивается спектакль. Одни и те же слова о „тяжком времени“, когда старое еще не отжило, а новое не пришло на смену, когда так трудно определиться человеку, звучат у актера по-разному. В начале – как раздумье, не без искренности, как попытка высказать сокровенное. В финале – как пустая болтовня, заканчивающаяся опереточным триумфом оратора: его уносят на руках восторженные слушатели…»

А вот мнение другого критика – В. Гульченко, которое было озвучено спустя несколько лет после премьеры, когда Миронова уже не было в живых: «Андрей Миронов прочитал щедринскую пьесу как историю не только падения общественных нравов, но и оскудения человеческой души, ее оголтелой растраты по пустякам: карьера, преуспевание, захватывание и заглатывание земных радостей. Миронов попытался через весь спектакль и через роль передать прежде всего глубокую печаль, данным сюжетом лишь вдохновленную, а родившуюся (так кажется) прежде работы над „Тенями“ и простирающуюся (так думается) за ее пределы. Миронов сделал тихий спектакль.

Если выбирать между предшествующими постановками «Теней» на нашей сцене, то, конечно, эта версия дальше от прицельно бившей акимовской броскости (Н. Акимов ставил «Тени» в 1952 году. – Ф. Р. ) и ближе поиску Кнебель в Театре имени Станиславского (М. Кнебель ставила «Тени» в 70-е. – Ф. Р. ). Кнебель стремилась извлечь из щедринской беспощадности психологический корень, объясняющий странное поведение героев. Но примечательно, что в спектакле Миронова нет места душевным терзаниям героев в их настоящем времени. Это, скорее, сон о мрачном. Об очень мрачном. О стыдном. О неизвинительном. О портящемся климате эпохи. И еще – о предстоящих усилиях, априори тщетных: еще только выпадает чем-то поступиться, что-то пустить на продажу и в чем-то словчить, а уже ясно, что все это зря, что все это сущий тлен.

Время щедринских «Теней» у Миронова – близкое прошлое, вчерашний бюрократический мезозой, и близкое будущее, завтрашний крах либеральных идей. И потому выходит, что смеяться тут, собственно, не над чем, но и плакать уже нету сил. Время «Теней» у Миронова – тягостное, мучающее, вымороченное время…

Перед судьбою все равны – и генералы, и рядовые. Так получилось, что именно в последнем своем спектакле Миронову выпало определенно высказаться по главному вопросу бытия.

Может показаться, что мироновский герой слишком задумчив и серьезен для данного сюжета. Но даже если и согласиться, что этот вот Клаверов откровенно отдален автором роли и спектакля от непосредственно протекающего действия, то и тогда нельзя будет не признать за Мироновым его правоты. Да, он недвусмысленно отказывается от прямых обличений героя; да, он проявляет повышенное внимание к досюжетному и послесюжетному его существованию; да, он проникается его терзаниями и сомнениями. Больше того, Миронов настаивает на незаурядности Клаверова, вроде бы никак не вытекающей из очевидных его поступков…

Миронов неторопливо подводит нас к драме Клаверова. На протяжении действия можно лишь догадываться, какую трудную борьбу повел герой с самим собой. Перемены, происшедшие в его душе, только к финалу спектакля становятся заметными внешне. Но и тут Миронов не спешит, давая возможность зрителю вместе с Клаверовым погрузиться в процесс мучительных его раздумий…

Старо как мир: быть холопом и холопствовать не всегда одно и то же. Плен внутреннего рабства бывает пострашней иной внешней несвободы. Клаверов ощущал себя прежде всего строгим управленцем, чтящим субординационный кодекс. Проницательный Щедрин обнаружил в нем, подчиняющем других, собственную постыдную подчиненность: зависимость от зависимых.