Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Хитрыми уловками, мелкими, но неожиданными налетами, засадами сабуровцы измотали немецкие войска. Техника немцев рвалась на минах. Солдаты обессилели в погоне за неуловимым противником. Они так же, как солдаты Кригера в Карпатах, стали морально сдавать.

Тайком, тщательно маскируясь, удалось нащупать площадку для приема самолетов. Неудобную, на песке, — длинную поляну. С большим риском на ней можно было посадить машину. Дело осложнялось еще тем, что летом самолеты летали к партизанам «с подскоком» и в обратный рейс уходили на другую ночь. На партизанских аэродромах дневало иногда по нескольку самолетов. Короткой летней ночи хватало только на один конец. В самую рискованную ночь, когда уже немецкие автоматчики подошли к сабуровскому аэродрому и невдалеке от костров шлепались мины, за час до рассвета совершил посадку наш самолет. Один из лучших летчиков полка Гризодубовой — Феофан Родугин — привел машину по заданию товарища Хрущева. Товарищам Демьяну и генералу Строкачу было приказано немедленно вылететь на Большую землю.

В том, что удастся удержать до следующего вечера аэродром в своих руках, а тем более сохранить машину Родугина способной для полета в далекий шестичасовой рейс, уверенности не было. Где–то в лесу ворчали моторы немецких танков. Минеры кидались им наперехват, но по лесу сплошными цепями шла немецкая пехота с собаками, миноискателями, минометами. Пьяная и нахальная. Было только два выхода из создавшегося положения. Либо сжечь самолет и пробиваться через немецкую облаву, либо поднять самолет в воздух с расчетом уйти от наземной облавы, но через полчаса–час попасть в облаву вражеских истребителей. Уже когда розовела утренняя заря, Феофан Родугин поднял с песчаного грунта самолет и повел его на бреющем над опешившими от неожиданности немецкими войсками.

— Прорвались! — сказал Родугин через десять минут, выходя из кабины летчика.

Наверху сразу посветлело, а через несколько минут лучи солнца позолотили крылья машины.

— Запрашиваю Москву, — доложил командир корабля генералу Строкачу.

— Что дает Москва?

Родугин виновато развел руками. Это означало — связи нет.

Да Строкач и сам знал: когда брезжит заря — утомленные почти суточной работой аэродромщики, офицеры штабов идут на отдых. Надо и им эти несколько часов поспать. В десять ноль–ноль начнется снова трудовой день, который окончится только завтра на рассвете. Только дежурный радист держит точную связь с самолетами, ночью перелетевшими через фронт и сейчас подходящими к своим аэродромам.

— Навряд ли сейчас кто–нибудь ожидает нас в воздухе за пять часов лету над немцами, — сказал Строкач командиру корабля.

— Попробую еще связаться, — словно провинившись в чем–то, ответил летчик.

— Попробуйте…

Товарищ Демьян сидел на жесткой скамье и сортировал какие–то заметки и бумаги. Видимо, смотрел, что нужно уничтожить в случае аварии, а что беречь до самого конца.

И вот тут–то и случилось то, о чем рассказывал мне начальник штаба Гризодубовой.

«Дежурила у нас в тот день радисточка одна. Все мы ее звали Наташа — «Золотые ушки».

Гризодубова отдала уже все приказания, села за руль своего «оппелька». А я остался в штабе. Прилег. Подремлю, думаю, пока. А там и экипажи соберутся. Тогда под душ и на отдых. Родугина мы всю ночь держали на особой связи: знали — обстановка напряженная, знали — Родугин повез приказ Хрущева. Но раз нет его до зари… Значит, будем ждать завтра.

Вдруг в это время вбегает Наташа.

— Ты чего, Золотые ушки? — спрашиваю. А она какая–то вся растерянная. «Феофан в воздухе, товарищ начштаба!» — «Как в воздухе? Где?!» Беру радиограмму, глазам своим не верю. «Нахожусь в воздухе… На борту–ценные люди. Номер Родугина». Глянул я на его координаты — волосы у меня зашевелились. Ведь это ему, транспортнику, по вражескому тылу до полдня топать! Это все равно, что, извините, голяком через колючую проволоку в десять колов пролезть. «Когда приняла?» — спрашиваю. «Только что… Еще все спрашивал: дайте посадку! Дайте где сесть!» А тут уже Гризодубова, командир наш, вбежала. Мы к карте. Ну, где ты была, Золотые ушки, хоть на полчаса раньше? — упрекаем мы Наташу, а сами понимаем, что она тут ни при чем. Раз вылетел — значит другого выхода не было. Но и у нас выхода нет. Товарищи по краю гибели ходят, а чем мы отсюда помочь можем? В тылу врага партизанских площадок десятки. Но там тоже уже часа полтора как никто не только самолета, а и вороны не ждет. Костры разбросали, замаскировались и храпят себе хлопцы. Но другого выхода нет. Даем координаты на ближайший аэродром. Ближайшими к курсу Родугина были площадки белорусских партизан. Вот одна под Мозырем, другая — на реке Друть. «Давать?» — спрашиваю командира. «Давай, Наташа, стучи!» Сами пошли с ней в аппаратную. Тут она сразу его поймала. Ходит наш Феофан по немецкому тылу, между аэродромами немцев, пробирается чуть теплый. Но еще пока живой. Нас сразу услышал. «Давайте посадку!» — просит. Даем ему самую близкую. Через двадцать минут принимаем сигналы: «Сел на дневку. Маскируюсь. Все в порядке». Вот тебе и Феофан. Вот тебе и Наташа — Золотые ушки. Ага… А немцы уже «фоккеров» своих подняли. Гоняют, гоняют. Да нет, брат, близок локоть, да не укусишь. Уж наш «Ли–2» в кустиках сидит, на солнышко поглядывает.