Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Полный разгром или бессмертная слава дерзкого отряда, осмелившегося забраться за тысячу триста километров в тыл вражеского фронта?

Шорох ног позади не мешал мне думать.

«Почему хромал Ковпак? Наверно, натер ногу…»

Но он хромал сильно… В памяти возник образ командира в тот момент, когда он проковылял к своему отряду.

А если бы я тогда знал причину, то повернул бы назад. И так бы сделали все пять групп. Это очень хорошо понимал Ковпак. Вот почему сразу после Делятинского боя, перевалив с отрядом и ранеными через гору Рахув, он организовал оборону. Лишь когда успокоились немцы и крепко стали кольцом обороны наши роты, он привстал с земли и пошевелил ногой в хлюпающем, липком сапоге. Откинул рыжую кожанку и глянул на скоробившиеся от крови генеральские бриджи. Затем вызвал к себе Дусю — рыжую, конопатую дивчину, хирургическую сестру.

— Пойдем, «чернявая»…

Бойцы комендантского взвода спали. Они не видели, куда уходил командир.

В лесу Ковпак снял кожанку.

Скинул и все остальное. Дуся замерла. Ужас был в ее широко открытых глазах.

— Ой, товарищ, командир… Пропали мы без вас… Конешно…

— Перевязывай…

Но опытная и бывалая Дуся растерялась. Она заохала, как квочка…

Тогда старик сквозь зубы обругал ее ласковым солдатским словом.

Быстрые руки скоро сделали нужное дело. Дуся обмыла рану, перевязала…

— Кость не задета, товарищ командир… Ой, товарищ командир, крови багато вышло…

— Знаю… — Ковпак полежал несколько минут молча, отдыхая.

Дуся ласково вытирала марлей пот с лица и лысины.

Придя в себя, Ковпак вынул из кобуры пистолет и сунул его под нос медсестре.

— Гляди… Если хоть кому слово пикнешь, — шлепну на месте. Поняла?

— Поняла… конешно… — залепетала дивчина не столько от страху, сколько от того, что она ничего не могла понять.

Ковпак, передохнув, вернулся в штаб незамеченным. И на следующий день, когда подошла моя группа, он уже ходил, изо всех сил стараясь не хромать. Он скрыл от всех свое ранение, потому что знал — не уйдут группы от своего раненого командира, а в разбивке на группы он уже видел единственную возможность продолжения борьбы и выполнения заданий Главного командования.

В тот день, когда мы расходились звездным маршрутом в разные стороны, ему стало хуже. Он крепился и не спускал глаз с Дуси — медсестры… И добился своего — отряды разошлись.

Не подозревал ничего, и мой отряд спускался все ниже. Далекий шум быстрого Прута изредка прорывался, а затем снова сливался с оглушительным шорохом ног. Колонна шла за мной, навстречу своей судьбе. На марше думалось легко и свободно.

«Вот я и окончил партизанскую академию генерала Ковпака. Сейчас держу экзамен на зрелость. В трудную минуту выпускаешь ты меня на диплом, партизанский академик! Но есть еще и другой экзамен. Кончается кандидатский стаж в партию большевиков. Это более строгий экзамен. Как выдержу я его?»

Неведомые горные деревушки гуцульщины, хутора Галиции и села Закарпатья… Как звезды Млечного Пути, неясные, расплывчатые, сливаетесь вы в один страдный путь!

Но все же — вперед!

Вот начался переломный момент Карпатского рейда. В чем же военная целесообразность жертв, страданий?

Никакие жертвы не проходят даром, если только они принесены во имя великой цели, во имя будущего. И только сумма преодоленных препятствий на пути к достижению благородной цели служит истинным мерилом подвига человека или коллектива, его совершившего. А ведь во имя будущего обессиленный, истекающий кровью отряд тащил за собой по карпатским хребтам добрых два десятка тысяч врагов. И они, а не мы начали морально сдавать.

Все ближе электрические светляки железной дороги.

Мы подходим к Пруту… Разведчики уже в Ланчине. Ни выстрела, ни лая собак. Значит, путь свободен…

Много жертв принес и много мук перенес наш народ во время войны. И самое страшное из всех жертв, и мук, и горя, пережитых за войну (да и после войны!), — это чувство жен и матерей, родные которых пропали без вести.

Призрачная надежда и отчаяние долгих–долгих ожиданий, похожих на медленную смерть.

А для нас всех, для нашего отряда самый дорогой нам человек пропал без вести.

«Был бы убит, — дали бы салют над могилой. Попал бы израненным в плен — пошли бы выручать. Раненого — несли бы на руках, лечили бы… Эх, Семен Васильевич, дорогой ты наш…»

Впереди тихо шумел еще невидимый Прут.

Замерли местечко Ланчин, шоссейка и железная дорога.