Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

— Это что? — спросил я у фольксдейча.

— Письма наших зольдат…

— Кто отмечал?

— Оберст фон Кюнце. Для цензур. Там, где зольдатен писал много о партизан.

— Кто такой Кюнце?

— Личный представитель рейхсминистра на штаб группен генерал Кригер.

Я повертел в руках несколько писем. Выбрав конверт и бумагу получше, протянул его переводчику.

— Переведите.

— Весь писем?

— Нет, только нецензурное…

Переводчик начал читать нараспев, словно псалмы, подчеркнутые оберстом фразы.

— «…Гер лейтенант Винтер Вестель на свой добрый старый друг…»

— Что он пишет?

— «Мы снова уехаль из Южная Франция. Ми сейчас выехаль на путь к своей старый могиль… На участок сорок первый, сорок второй яар. Но ми пока еще находимся в путь. Все еще может изменялься. В этом весь наш… гофнунг… надежд. В такие время никому не стоит верить, даже самим собой…»

— Ого, этот Вестел из полка, который повернули с марша из Франции на советский фронт!

— Вы знаете?

— Да, да, продолжайте… Все подчеркнутые фразы…

Пока переводчик возился с письмами, видимо подыскивая такое, что не может разозлить меня, я думал все о том же.

«…Но тогда чудак сам генерал Кригер… Ему не понять даже такой простой вещи. Люди же не муравьи. Нет, господа фашисты, мы, советские люди, не муравьи, а куцая ваша логика и грошовая философия гитлеровского солдафона нам не подойдет…»

— Обер ефрейтор Липат Адольф на ефрейтор Виттенгаузен, — поет над моим ухом фольксдейч. — «…Сейчас мы находимся на ошень приятный местность. Но и здесь опасность он бандит ошень велик. Это еще шлехт, чем передовой позиций. Там ждешь противник только с один сторон. А здесь партизанен идут на всех сторона. Они сейчас ошень нахальный…»

— Что случилось? Переводите!

Угодливо хихикая, он роется в письмах и сам предлагает новые.

— Вот интересант писем…

— Валяйте.

— «…От ефрейтор Фридрих Рольф на Фриц Бауер… На новая позиция. Это настоящий край земли. Однако и здесь можно штербен на один геройский смерть и даже на два простой смерть. Наши пересталь давать отпуска. Это вирклих цвейтер фронт. Но борьба и сражений здесь совершенно другой, чем на гроссе фронт. Против этот враг нельзя применяль тяжелый артиллерий, люфтвафе… Этот враг не идет на открытая борьба. Но я пишу писем, а мимо везут убитых зольдат вермахт. Эти гунд швейн действуют очень нахаль. Я живу пока хорошо. Русский водка много… Напьешься цум тайфель и забываешь все на свете, кроме партизанен…»

Переводчик протягивает мне письмо.

— Здесь написан такой слов, что я не мог, шестный слов, не мог… Вот…

— Ничего, переводите, как написано.

— Так и написано: «гунд швейн…» Это будет по–русску сучьи свннь…

Я молчу.

Смысл нашего похода на Карпаты совсем не в том, что мы ляжем костьми на этих скалах. Нет, дорогой генерал Кригер. Он в том, что мы еще на полтысячи километров дальше на запад пронесли и вселили в сердца народов идею Победы правого дела… Он еще и в том, что в умы немецких фашистов одно только появление наше на границах вассальной Венгрии и Румынии, порабощенной Словакии и Польши вселяет ужас перед неминуемым возмездием свободных народов. Вот это, пожалуй, понимает если не Кригер, то подручный Гиммлера оберет Кюнце, подчеркивающий эти слова в письмах своих солдат. Недаром же Гиммлер торопит, торопит… и нервничает, требуя от Кригера: «Дайте мне голову Кальпака».

Немец читал, переводил, но я уже не слушал его.

Невеселые мысли вселял наш Карпатский рейд в фашистские головы. И плохо дело Гиммлера. Чтобы угодить фюреру, надо было стягивать войска из Норвегии и Греции, Франции и Польши. Может быть, легче вздохнули «маки» в Тулузе и греческие партизаны в Пелопоннесе, потому что так туго было нам под Делятином. Туго партизанам Руднева и Ковпака! Но ведь есть же на свете и карело–финские, и ленинградские, есть псковские и витебские, есть минские, есть барановичские партизаны; живы на зло и смерть врагам брянские, орловские, гомельские, пинские и брестские партизаны; есть на свете ровенские, киевские, сумские, донские и молдавские партизаны; бьют фашистов крымские, кубанские, азовские и ростовские партизаны.

А там, по ту сторону фронта, лавиной огня и стали, ненависти к врагу и любви к порабощенным фашизмом народам, неудержимо движутся на запад московские и ленинградские, сталинградские и ростовские, орловские и белгородские дивизии. Идет могучая советская пехота, гремит наша артиллерия, сметают фашистов на своем пути доблестные танкисты, летчики — соколы, кромсают их — и нет силы на земле, способной остановить эту могучую поступь армии народа–исполина. Пусть помнит и знает трудовой человек в поверженной ниц Европе, что пока есть на свете мы, советский народ и его непобедимая армия, луч надежды, сверкнувший у стен Москвы, разгоревшийся под Сталинградом и пылающий сейчас под Орлом и Курском, — это спасение мира, свободы и самой жизни от мрака фашизма. А мы только разведчики и предвестники победоносной поступи Советской Армии.