Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

— Только Давыдовским маневром можно вырваться из цепких лап Кригера. Надо разбить отряд на пять–восемь групп, во главе их поставить доверенных и опытных командиров. Прорвавшись в одну ночь всем отрядом в одном направлении, рассыпаться во все стороны. Расходиться на юг, на север, на запад и восток. Распылить внимание и силы врага. А затем, через две недели, ну, месяц в крайнем случае, собраться в условленном месте. Как думаешь, старина?

Базыма недоверчиво покачал головой.

— Так–то оно так. Но это тебе не французы… И не леса Смоленщины… И не зима 1812 года.

Мы задумались. И снова, подвергая сомнению только что возникший план, я почти реально услышал скрипучий голос Ковпака: «Добре було тоди Давыдову, его авиация не чипала».

Обдумал еще раз план в деталях.

— Нет, другого выхода нам не найти.

— Ну, ладно. Пойдем к комиссару, — и Базыма аккуратно сложил карту, сунул очки в очешницу и, кряхтя, стал карабкаться из ямы.

Руднева мы нашли на вершине Синички. Так же, как и высота 1713, она была увенчана огромными гранитными скалами. Как будто дети великанов, играя, натаскали их, рассыпали огромными пригоршнями эту небесную гальку на верхушке заросшего травой муравейника и назвали ее именем маленькой птички — синички.

Комиссар лежал на скале. Подложив обе руки под голову, он молча глядел на небо. Там кружились «мессеры».

Базыма кашлянул.

— Тут дед–бородед кумекает насчет давыдовского маневра. Не пойму я, Семен Васильевич, но что–то в этом деле есть.

Комиссар молча кивнул головой.

Базыма по привычке расстелил карту, пододвигая ее к Рудневу. Тот отстранил ее рукой:

— Погоди, не надо, — и затем ко мне: — Я говорил с командиром. Он почти согласен. Ну, давай! Что ты придумал?

Не дав мне кончить, Семен Васильевич, как только уловил смысл предложения, перебил меня:

— Нет, только не это. Рано еще, — с болью сказал он и крепко сжал ладонями голову. По лицу его мелькнула тень.

Солнце светило ярко. По склону Синички захлопала очередь скорострельного пулемета. «Мессеры» прошли один за другим, обстреливая оборону.

— Уходите! Не демаскируйте меня!

— А как же с маневром? — кашлянул Базыма.

— И ты тоже, — покачал головой комиссар. — Ну ладно. Перед вечером соберем командиров, посоветуемся. Ступайте.

Совещание было созвано наспех за час до захода солнца. Базыма сказал мне и Войцеховичу:

— Разведчики все–таки нащупали лазейку. Появилась надежда выбраться.

— Это из окруженной плотным кольцом врага Синички? — удивленно спросили мы.

— Надежда призрачная, конечно. Но все же есть.

Уже вытянулась часть колонны. Теперь это был уже не грандиозный обоз, а просто шедшие гуськом вооруженные люди, нагруженные до предела мешками, ящиками, тяжелым оружием и боеприпасами, с карманами, битком набитыми кореньями, грибами, горькими горными ягодами.

На совет собралось человек двадцать с лишним — командиров батальонов и отдельных рот. Тут были комиссары, начальники штабов батальонов и политруки. Они молча выслушали несколько слов Ковпака, в которых командир осторожно предупредил подчиненных о том, что положение наше становится все хуже.

Слово взял Руднев. В двух словах охарактеризовав маневр, он сказал:

— Вы уже знаете это предложение. Я думаю, что оно нам сейчас не подойдет. Может быть, там, впереди. Еще есть время. Не все исчерпано.

Командиры видели, как больно комиссару идти на этот крайний шаг. И даже те, кто в душе был согласен со мной, молчали. И я промолчал. Почему — не знаю. Вероятно, из чувства долга и уважения к авторитету комиссара. А также и потому, что понимал: такие совещания на войне командование созывает только для того, чтобы проверить себя. Решает же оно все–таки единолично. А решение уже было принято. И подумал: «Трудно преодолеть престиж двух генералов, если ты всего–навсего подполковник… да и то интендантской службы», и, вынув карту из полевой сумки, я молча поковылял в свой блиндаж времен первой мировой войны. Вначале была обида. Затем я и сам не заметил, как она сменилась гордостью за комиссара. И я понял: он боялся гибели боевого коллектива, с таким трудом и любовью сколачиваемого им и Ковпаком вот уже на протяжении двух боевых лет войны. И, сознавая, что этой последней меры не избежать, он (я и сейчас убежден, что Семен Васильевич по–своему был прав в тот день) думал: «Неизбежно, но рано!» Сделать еще одну попытку разбить врага одним общим ударом и вырваться из клещей Кригера всем боевым отрядом.