Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Все это возмутило меня так, что я выхватил из кобуры пистолет. Но действовать самостоятельно не мог.

Нужно немедленно доложить Ковпаку и Рудневу. И я приказал часовым увести Гартмана.

Руднев сам пришел. Без палки, к которой уже несколько дней прибегало, карабкаясь по горам, большинство партизан, все такой же подтянутый, хотя и сильно похудевший, с запавшими глазами, еще больше подчеркивавшими внутреннюю красоту его лица. Он набрел на мою яму. Постоял немного, тяжело дыша, а затем, как всегда улыбнувшись собеседнику, с которым хотел поделиться мыслями, сказал:

— Не плохо устроился. Вероятность попадания бомбы небольшая. Поражение пулей исключается. Разве минометом. Но немецкие минометы пока что далеко внизу и не достанут. Так и думать можно, — и, легко спрыгнув в яму, усаживаясь, спросил: — Фашистскую психологию все изучаешь? Не надоело?

«Нет, надо рассказать, — подумал я, — тем более, он один».

И, решившись, я четко и ясно рассказал Семену Васильевичу о генерале Кригере. О нем и раньше говорили мы с комиссаром. Но до сих пор употребляли частое на войне местоимение «он». Даже немного обрадовавшись, что наконец «он» приобрел вполне конкретный облик, фамилию, звание, я рисовал Рудневу его привычки, характер, планы.

Когда я закончил информацию и остановился, роясь в бумагах, Руднев резко отшвырнул ногой кипу немецких документов:

— Ну, а выводы, выводы?

«Стоит ли их докладывать?.. Ведь вправе я сказать, что выводов пока не имею».

Нет, не вправе!

Комиссар закрыл глаза и, откинувшись головой на траву, долго сидел так. Резко выдохнув, он вскочил на ноги.

— Хорошо. Я поговорю с командиром. Мне думается, что ты прав. Болтать об этом пока не стоит. Хлопцы и так, кажется, падают духом. Но поговори с Базымой. Только не так уж прямо и безжалостно.

— Логика борьбы — безжалостная вещь, товарищ комиссар.

— Я понимаю, но ведь кроме ума есть еще у людей и сердце и нервы. — Поставив ногу на камень, чтобы выпрыгнуть наверх из блиндажика, он вдруг повернулся ко мне: — А ты знаешь, я давно хотел сказать тебе. Я тебе завидую. Мне кажется, после войны тебе легко будет жить на свете.

— Вот как! Почему же?

— Никогда не терять спокойствия и весело переносить беду — это то, чему всю жизнь я хотел научиться. И, кажется, так и не сумел. Ну, ладно. Думай, думай. А Гартмана — расстрелять немедленно!..

Затихла шуршавшая под его сапогами земля, ручейками ссыпаясь вниз.

Повторив подошедшему Базыме те же выводы, я вслух думал:

— Это наверняка так. В основном наверняка. Может быть, есть еще неизвестные нам детали. Но и они, вероятно, не в нашу пользу. Но выход, выход где?

Базыма развел руками и уткнулся в карту.

— Брось, Базыма! Как будто она может о чем–то рассказать, кроме того, что все высоты вокруг нас заняты войсками, в долинах, пересеченных шоссейными и железными дорогами, тянутся составы и гудят автомашины резервов генерала Кригера. И второй месяц надоедливо воют уже привыкшие к нам «мессеры».

«Добре было Денису Давыдову! Его авиация не чипала», — вспомнилась ворчливая дискуссия Ковпака со своим предшественником. Мысленно соглашаюсь с дедом: «А что бы действительно Давыдов делал в нашем пиковом положении?»

И, улыбнувшись сравнению, не слушая Григория Яковлевича, толковавшего мне, что высота 996 намного выгоднее для обороны высоты 1006, хотя она и ниже, я, напрягая память, вспомнил знаменитый «Дневник партизанских действий». Как будто бы эта истрепанная, плохо изданная книжечка могла заменить нам сейчас и потерянные в горах Полянички пушки, и брошенный тол, воскресить Семенистого, Черемушкина и Чусовитина, исцелить раны товарищей или хотя бы спасти живых от неминуемой гибели. И вдруг оказалось, что может!

Я вспомнил применявшуюся казаками Дениса военную хитрость, настолько простую, что во время чтения, вероятно, никто из нас не восхищался ею. Но, кажется, это был единственный способ для отряда Ковпака вырваться из безнадежного положения.

Нападая в конном строю на обозы и колонну отступающей французской армии, Давыдов всегда назначал место сбора своим казакам в стороне от главной дороги. Обычно это было село всего в двадцати — тридцати километрах от тракта. Лихие налеты Давыдовских партизан вносили панику и смятение в ряды врага и чаще всего кончались полной победой. Но в пылу боя люди увлекались. Нарвавшись небольшой группой на сопротивление большой группы французов, еще не потерявшей боеспособность, Давыдов иногда оказывался лицом к лицу с угрозой полного разгрома отряда. Тогда перед Денисом Давыдовым было несколько тысяч пехоты и кавалерии, способных не только отразить удар нападавших партизан, но и преследовать и уничтожать их. Часто это были ветераны наполеоновской гвардии в высоких медвежьих шапках. От этой гвардии, по словам самого Давыдова, отскакивала казачья удаль Давыдовских партизан, как горох от железного щита. И вот в такой опасный миг раздавался условный свист, и по этому сигналу казаки рассыпались во все стороны — кто куда. Преследование прекращалось, окружение становилось невозможным, так как противник таял, поодиночке скрываясь в лесах, болотах. А через сутки отряд вновь собирался в условленном месте.