Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

— Захватили шоссе. Только что снялась на передки немецкая пушка.

С этого берега слышен был сухой треск. Это Карпенко и Бакрадзе ломились на запад, в Черный лес, сквозь валежник немецких застав и заслонов.

И уже через брод, по ступицу в воде, двинулся обоз.

Одной из первых шла тачанка Ковпака. Дед, кажется, подремывал на своем ложе. Но все же он заметил меня и приподнялся на локте.

— Меняй маршрут! Время потеряли два часа. Поняв. Шпарь по шоссе! Напрямки!

По взволнованному голосу командира я понял, что ленивая, дремотная его поза тоже «стратегическая». Раз Ковпак спит — значит, нет опасности, значит, нет тревоги в обозе, не паникуют в хозчасти, спокойнее на душе у раненых, следующих за штабом. Ведь недаром даже тяжелораненый за ночь спросит десяток раз приставленную к нему сестру:

— Ковпака видишь?

— Бачу.

— Ну шо?

— Едет.

— Верхи? С автоматом? — и если ответ утвердительный, раненый лезет рукой под подушку, нащупывает холодную сталь пистолета.

Поэтому только в самые рискованные минуты хватался Ковпак за автомат. А чуть прошла опасность, он уже снова на тачанке.

— Ну, що командир?

— На тачанку сел.

— Що робыть?

— Задремав.

— А ты добре видишь?

— Ага. Ось чуть даже як хропе…

И раненый успокоенно закрывает глаза.

Вот почему «дремал» Ковпак даже тогда, когда ему совсем не до сна. Дремал и из–под рукава все видел и закричал нам вслед:

— Шпарь по шоссейке, хлопцы! Напрямки!

Обогнав роту Карпенки и Бережного, я передал им приказание командира.

Гремит по щебню шоссейки Станислав — Калуж наша колонна. Кони непривычно ступали по камням. С тревогой поглядывали командиры на восток. Вот–вот забрезжит рассвет. Мало ночного времени, ох, как мало! Медленно двигалась колонна, и нет сил подогнать ее. Рассвет застал нас в селе, оно тянется к Черному лесу длинным рядом опрятных хат. Ободренные свежим воздухом, кони и люди сами, без приказания перешли на рысь.

Мимо удивленных гуцулов, поглядывавших из–за заборов, калиток, окон, пронеслась, вздымая пыль, эта сказочная рать. И хотя уже полчаса шло движение по селу, никто из партизан не промолвил с жителями ни слова — некогда. Из переулка на дорогу выскочил велосипедист. Он изумленно остановился недалеко от моей тачанки. Колеса сильно запылены — видимо, ехал издалека. Я подозвал его. Выяснилось, что он вчера вечером выехал из Станислава. Поляк, родом из этого села. Работал на паровозоремонтном заводе. Еще вчера рабочие бросили работу на заводе и разбежались по домам. В городе паника. Гестапо то ловило людей, то выпускало их. Наиболее важные гестаповцы на легковых «автах» укатили куда–то. Всю ночь в городе никто не спал.

Позади моей тачанки гарцевал неутомимый Базыма.

— Так. Интересно. Да оно и понятно. Артиллерийскую канонаду услыхали тут впервые, — сказал он.

Это верно. Война в сорок первом году прошла мимо. Она не только пощадила, а совсем не затронула стоящий в стороне городок. Главные силы молниеносно сцепились севернее, там, за Днестром, на магистралях Львова, Ровно, Киева. И первые пушки, заговорившие под Станиславом летом 1943 года, были партизанские.

Связные, слышавшие мой разговор с рабочим–паровозником, уже понеслись по ротам. Они ведь были не только связными, развозящими приказы командиров; они были еще и «внештатными» политработниками. А уж кто–кто, а Мишка Семенистый знал, как важно вовремя ободрить бойцов, рассказать им, пусть и не совсем достоверную, новость.

— Не спится гестаповцам в областных городах. Хлопцы, веселей!

И я видел, как следом за маленьким всадником уставшая пехота вскидывала повыше ремни автоматов и прибавляла шаг. Бодрее смотрели бойцы вперед.

Как ни странно, но при форсировании брода у нас совсем не было потерь. Всего один или два легкораненых. Помогла ли ночная темь, или наш партизанский «бог войны» — полковая пушка, выпустившая всего двадцать — тридцать снарядов, ошеломила врага — никто не знал. Но все хвалили Яшу Михайлика. Ласково глядела пехота на короткорылую пушку.

Черный лес уже за селом. Вот где цель сегодняшней ночи! Но дорога круто заворачивала влево и уходила в долину. Тут еще лежали синие тени. Село от леса было отрезано высокой насыпью с виадуком железнодорожного моста. Он траурной решеткой окаймлял затененную гору. Горизонт казался зубчатым от елей и сосен; словно черно–зеленые башни сказочного замка вырастали перед нами на фоне нежно–розовых перистых облаков.