Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

К полудню выглянуло солнце. Пока роты располагались в зарослях кустарника, мы с Мишей Тартаковским пошли на луг. Хотелось поближе взглянуть на Збруч. Я улыбался, глядя в мирно журчавшую по каменистому дну воду.

Казавшийся раньше во много раз больше многоводного Днестра — вот он у моих ног. И вдруг этот грозный, с кровавыми отсветами войны Збруч — всего только мутный извилистый ручей. Смешно и грустно.

Мы с Тартаковским забрались на стог сена. Не замечая моего лирического настроения, Миша вытащил из полевой сумки последние захваченные документы и рылся в них. Тут были и окровавленные немецкие «зольдатенбухи», и обязательные семейные фотографии вперемешку с порнографическими открытками, и записные книжки, и дневники. Изредка Миша пересказывал мне смысл какого–нибудь документа. Я слушал его молча, лежа на спине.

Сквозь дрему не мог отвязаться от мысли: «Неужели и тут прольется наша кровь? На берегах этой поганой речушки? Странно… и обидно…»

А тучи уже застелили полнеба. Погромыхивал гром. Гам, откуда мы пришли, бушевала гроза.

Не прошло и получаса, как хлынул дождь. Мы зарылись с головой поглубже в стог. Заснули на полчаса. Сквозь шорох разгребаемого сена доносился шум. Казалось, что колонна ковпаковцев, громыхая коваными колесами и копытами коней, мчится по шоссейке. Сняв с головы последний клок сухой травы, я замер от удивления. До самой зеленой подошвы леса с ревом мчался сплошной поток воды. Там, где еще недавно было узкое русло Збруча, вода ворочала огромные камни. Ближе к нам плыли вырванные с корнем кусты; лениво, как бы нехотя, переваливались с боку на бок стога сена. Все неслось туда, на юг, вслед побледневшей, но все еще блещущей молниями туче. Нашу копну тоже подмывало волной. Мы прыгнули в воду по пояс и выкарабкались на глинистый берег. Миша пыхтел.

— Вот чертовщина! Так и потопить могло бы. Что за история?

И тут вспомнилась мне родина, юношеские годы и быстрая река Днестр, разливающаяся дважды в год. «Как Нил!» — с гордостью говорили мне в детстве.

Именно июльское половодье там часто бывает гораздо длительнее, чем весеннее. В родной Каменке в июле Днестр выходит из берегов. Он рвет преграды, заливает сады и катит мутные воды по улицам и огородам.

— Ну, что это такое? Безобразие! — выкручивая штаны, ворчал Тартаковский.

— Это горная река, Миша! — выливая воду из сапог, успокаивал я его. — Еще немного побушует, а к вечеру снова войдет в свои берега.

На второй день наш отдых был прерван налетом немецких самолетов. Отряд уже немало дней шел, забыв об этом самом опасном для рейдового отряда враге. Поэтому и противовоздушная оборона в отряде хромала… Люди разболтались, перестали маскироваться во время стоянок. Естественно, что немецким летчикам легко удалось обнаружить нас.

Звено немецких самолетов — двухмоторных истребителей штурмовиков «Мессершмитт–110», сбросив бомбы, перешло на штурмовку. Затрещали по лесу малокалиберные снаряды, зафыркали скорострельные пулеметы, поливая кустарник и поляны огнем.

Сразу же после налета в санчасть начали прибывать раненые. Вначале мы даже удивились. Их было немного. Большинство из группы еврейского гетто, освобожденной нами в Скалате. Одетые в светлое, женщины демаскировали всю группу. После первой упавшей бомбы они стали метаться по лесу, чем и привлекли внимание самолетов.

— От мороки мени с бабами! Ну, що це за война, — неодобрительно качал головой Ковпак, проходя мимо санчасти.

Медсестры наскоро перевязывали стонавших женщин и детей.

Ковпак пришел в расположение беженцев. Они еще до сих пор не пришли в себя после бомбежки. Дед шел неровной походкой, опираясь на большую суковатую палку. В длинной своей шубе он был похож на попа.

Через несколько минут я услыхал в расположении беженцев из гетто команду его: «Становись!» Движимый любопытством, я подошел поближе.

Серия бомб, положенных немецкими летчиками, взрывной волной вырвала «под шнурочек» кусты, образовав длинную поляну. На ней в две шеренги было построено это довольно странное воинство. На правом фланге стояли древние старики в длинных лапсердаках. Позади — во второй шеренге — женщины. Некоторые держали за руки старших детишек. А на левом фланге — девчата. Вдоль фронта взад и вперед ходил старый командир, за голову которого фашисты обещали пятьдесят тысяч золотом, и, обращаясь то к одному, то к другому, спокойно и вразумительно говорил. Иногда он тыкал палкой в землю или показывал вверх, в небо. Люди внимательно и удивленно слушали его.