Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

В 1917 году Семен Руднев был уже красногвардейцем.

— Я охранял Ленина на Финляндском вокзале, — сказал он, когда давал мне рекомендацию в партию.

Начиная с 1917 года вся жизнь нашего комиссара была связана с партией.

Воспитанию молодых коммунистов в партизанском отряде он отдавал всего себя. Партийная работа велась не только на собраниях. Там подводились итоги и намечались новые вопросы. А главная работа с людьми — на марше, в бою и особенно на лагерных стоянках.

С одним потолкует — разбирая замок пулемета — о колхозной жизни и севообороте; с другим — о строительстве железной дороги; с третьим — о морских путешествиях. Но о чем ни шел бы разговор — большевистская организованность, сознание нашей правды, уверенность в победе над фашизмом, — у каждого становились после разговора с Рудневым глазной задачей.

Вот и сейчас. «Чего я там загнул ему насчет азарта? — подумал я, глядя вслед комиссару. — А он куда повернул все это? Запомним…»

Я подошел к «разведбогам».

Вокруг капитана Бережного толпились: Шумейко — «бог» второго батальона, Швайка — третьего, Черемушкин, Мычко, Берсенев — четвертого. Разговор, вспыхнувший от оброненной искры воспоминаний, разгорелся большим костром.

Увлекаясь собственным рассказом, разглагольствовал Кульбака.

С тачанки донесся голос Ковпака:

— Ну, понеслы, хлопцы. Ну, що ты брешешь, Кульбака? Ну, сам подумай.

— А мы думали, вы спите, товарищ командир, — подлил масла в огонь Бережной.

— Та дремаю. Але на брехню у мене ухо чуткое… Ох, брешешь же, Кульбака. Не подорвал же ты сразу моста. Скислы твои хлопцы.

— Так то ж попервах скислы, товарищ командир Герой Советского Союза, — оправдывался Кульбака. — А потом так рванули, що от моста один железный лом остався. Та и тот через речку позакидало. А по всей округе на пять километров вси стекла повылетали.

Ковпак повернулся лицом к нам.

— Знову збрехнув на километрах? Це вин двенадцатую военную заповедь вывчив добре, хлопцы.

— А що она говорыть? — в тон спросил капитан Бережной.

— Нигде так не брешуть, як на охоте и на войне.

Хохот командиров заглушил его слова. Много таких заповедей слыхали они от Ковпака. Но все знали — самая главная была одиннадцатая: «Не зевай!»

Комиссар послал вперед дежурного задержать голову колонны. Пехоте требовался привал.

У остановившегося обоза образовались группки вокруг рассказчиков.

— Это что? — страстно уговаривал «богов» черный, скуластый, похожий на цыгана, агроном Шумейко. — Мост на Тетереве разведывать — это пустяк. А вот месяца два тому назад был со мной случай.

— Это на Днепре, что ли? — подошел к ним Бережной.

— Ага. Я там стратегическую разведку вел. Я ж со своим взводом под самый Чернигов ходил.

— Это верно. Що верно, то верно. Под Чернигов ходил, — как бы дирижируя воспоминаниями, поддакнул Бережной. — ни одного слова неправды, а по–нашему, по–простому — брехни пока что нет. Нема брехни — и точка. Прошу продолжать дальше, товарищ разведывательный бог второго батальона.

— До Чернигова мы малость не дошли, — продолжал Шумейко.

— Тоже верно, — поспешил вставить Бережной.

— Агентуру я, правда, в город посылал. Как раз базарный день был. Поэтому и агентуры много было.

Бережной уже тише комментировал:

— Есть. Товарищ агроном на эту самую стежку начал поворачивать. Это же просто бабы на базар ехали. А он говорит — агентура…

— Дело тут не в названии. Факт остается фактом: сведения о Чернигове я имел точные.

— Очень может быть, — поддакнул Бережной.

— Ну, не в Чернигове тут дело. Возвращаемся назад. К Днепру подошли. А там на железной дороге мост через Днепр еще в сорок первом саперами сорванный. Лодок хотел я пошукать — переправляться через Днипро. Чуем — вдали паровозный гудок! Что за чертовщина, думаю, куда ж поезд идет? Тут мост подорванный. А эшелончик небольшой к нему чмыхает. Или немцы сами на паровозе были, или машинист с другой дороги профиля пути не знает, ну и дует напропалую. Ну, раз поезд гудит, мы бегом на насыпь. И так в километре от моста залегли на повороте. Смотрю в бинокль. Вижу — так себе поездишко, неважный. Всего шесть вагонов, а в вагонах — немцы. И на паровозе тоже. Подпустили мы его вплотную и резанули изо всех автоматов. Из ручника тоже ударили. На близком расстоянии били, паровоз успел проскочить неповрежденным. А вагонам крепко досталось. Из восемнадцати автоматов каждый по полному диску выпустил. Гвалт стоял у них невообразимый. Кое–кто даже успел на насыпь выброситься. Катятся они по насыпи вниз, а мы на выбор бьем, одиночными. А поезд–то тревожные гудки дает и все ход прибавляет. А впереди моста–то ведь нет! Неужто, думаю, фрицы об этом не знают? Как мелькнула у меня эта мысль…