Григорий Коновалов - Былинка в поле

- Хозяин, ты спишь?

- Сплю, - едва слышалось за окном.

- Ну и спи, хрен с тобой.

Вернулся к саням, посмеиваясь.

Автоном диву давался, почему душевный и умный Захар Осипович временами чудил и дурачился.

- Перепил, что ли? Теряешь себя вроде бы беспричинно.

- Эх ты, земляной жук. На, загляни в мою душу - трещина там, как на суглинке в жару.

- У тебя-то с чего трещина? Ты же власть.

- Время какое? Сплошное раздорожье. По швам разошлось в душонке человека. Скорее бы к одному, что ли...

Пообещал Автоному еще что-нибудь учудить, но Автоном ускакал от него на своей паре коней. "Не пропадет, бабенка какая-нибудь пригреет. Захар в каждом селе свой человек, советчик и собеседник желанный".

Впереди под горку две женщины в полушубках везли на салазках Степана Лежачего, по-уличному - Доходягу.

С осени выламывал он кирпичи из батыевского городища, заодно разыскивал клад. Вдовы пособляли ему отвозить тот звонкий, с глазурью, кирпич на малый аввакумовский базарчик, а обратный путь прокатывали Степана в благодарность, наперебой подкупая сердце его лошажьей выносливостью. Так думал Автоном с жалостью и презрением.

- Это ты, Степан Авдеич? А я-то думал, кто это развеселился под Новый год. Ну и рысачки у тебя, насилу догнал. Садись, довезу.

Лежачий поломался: мол, мы как-нибудь на своих бедняцких в рай въедем, потом уж лег в сани, вытянув ноги в подшитых валенках. Бабы привалились с боков, охраняя от ветерка своего дошлого Степку, как куры петуха на насесте.

- Целый мешок денег везешь, Автоном?

- Где мне угнаться за тобой, батыевскпм наследником? Брошу хозяйство, буду с тобой курганы зорить.

- Не успеешь, скоро тебя за гузно возьмем. Уж и покатаюсь на твоих лошадках!

- На, бери хоть сейчас, не жалко. Думаешь, сладко с ними? Не по моим грехам приготовил мне наказание.

За что?

- Рыло воротишь от новой жизни, умнее всех хочешь быть.

- Новую жизнь, Степан, без меня не поставишь...

Как сеять нынешнюю весну будешь?

- По приметам: посулится урожаем весна, посею, нет - губить семена не буду. Я разумный, шив - и ладно, о других изнывать не умею.

- А я-то, дурак, сею каждый год.

- Хоть раз правду о себе сказал, Автономша. Если бы зимой хлебушко рос, ты ба засеял по снегу, не давал земле отдыха. Покоя нет людям от тебя, сатаны одержимого.

- Скучно жпть не умею.

- Я веселее твоего живу, чертолом бешеный. Сейчас с бабами сварим гусек, раздавим бутылку рыковкп. А ты и этакой радости не знаешь. Будешь до свету переживать куплю-продажу... В новой жизни по часам трудиться будем. Пусть машины надрываются, они железные. А ты и машину надорвешь... Ладно, друг, возьмем тебя в новую эпоху, только руку одну отрубим... Не серчай.

За мостом Степан ласково матюкнул Автонома - салазки суродовал на ухабах.

...В избе Автоном поклонился родным, не спеша стряхнул иней с головы, оборвал с усов наледь, положил на Лавку мешок с покупками, связки книг, отступил к порогу. Все-таки сунул в ведро с холодной водой зашедшиеся с пару руки, отвернув от отцовского взгляда красно-бурое, строгой ладности лицо. Под усами белели плотно литые зубы.

- Три пожеще, Антоном Кузьмич, - посоветовал отец, - не давай сердцу сомлеть.

Автоном промолчал - заколодило его после разговора с Лежачим.

- Ничего не слыхал? - спросила мать.

Всякий раз, откуда бы ни возвращались сын или муж.

бна с сердечным замиранием в голосе пытала о пропавшем без вести Власушке.

- Нет, маманя, не слыхал... - Автоном томительно помолчал, потом, тяжело выгнув черные брови, спросил хрпповатым голосом: - Уж не Фиена ли носится с девками на задах около бани, видно, гадает?

- Она, яловая кобыла, все еще в девичьем табуне хвост трубой прямит. Наманпла полну горницу невест, пол истоптали. Теперь, видишь, на задах, по баням.

Овец-то, поди, помяли суягных, - со спокойной суровостью говорила мать, собирая сыну вечерять.

- Разделить надо хозяйство, пусть забирает Власову долю. Посмотрю, как она жизнь поведет, по вечеркам болтаться. Я ей не батрак. Надоело каждую ночь двери ей открывать на заре, - сказал Автоном устало и твердо.

Василиса почтительно ждала, пока сын ужинал, потом убрала со стола, села на табуретку, подула на клеенку.

- Ну, Автоном Кузьмич, показывай выручку, пока не прилетела востробородая, прости господи.

Автоном вынул из внутреннего кармана овчинных штанов клетчатый кисет, положил на стол перед матерью.

- Шел бы, Кузьма Данилыч, в горницу на полати спать, - сказала она. - А на зорьке опять Пестравку послушай, не заморозить бы теленка.