Григорий Коновалов - Былинка в поле

Ночью зашумел дождь, мокрым гулом наполнился суходол. Песчаным наплывом залило могилу.

11

Когда Автоном спустя время встал на ноги, ему сказали о смерти Власа. И он горько удивился, что мать, когдато поминавшая за упокой живого Власа, теперь не хотела верить в его смерть, продолжая молиться за здравие своего первенца.

Автоном вышел в степь.

Пока хворал, отцеплялся душой от каких-то крючков.

В одну из тяжких ночей он почувствовал, что нельзя пошевелиться, чтобы не задеть что-то. Потянешь травинку - она корнями связана с другими.

Нельзя идти по жизни, размахивая руками. И постепенно отцеплялся, путы ослаблялись. Чем примиренное думал о людях, тем больше ослаблялись веревки незримые.

Как-то по-новому входил в жизнь людей. Повзрослел] что ли. он, поостыл лп.

"С Захаром вроде квиты, - подумал Автоном, - забыть все зло, работать молча, жнть в семье и радоваться что живешь... Ничего-то лучше жизни нет. И никакой должности мне не надо".

Оя тихо брел по выбитому утолоченному выгону, и тень его двигалась наискосок. Теперь ему казалось, что больше всех он сам себя запутывал по какой-то горячности и нетерпимости своей.

Потянуло Автонома глухое урчание машин за горой.

Откашливаясь, подошел к совхозным землям.

Косилки стрекотали на клеверном поле, от пахучего сока срезанной вянувшей травы кружило Автоному голову.

Исподлобья смотрел он на Колоскова - рукава засучены выше локтей, на груди рубаха распахнута, бритая башка пропечена зноем. Не по годам азартпо, вызывающе весело хлопал Автонома по плечу, смеялся. Неподалеку пахали на тракторах, вычернивали широкое поле.

- Никто не подымал на такую глубину. - сказал Кояосков, усмешливо глядя на Автонома: стоял тот на коленях, мял землю, просеивая меж пальцев. Медленно встал, глянул в лицо Колоскова запавшими после хвори глазами, будто вешней полыньей обдал.

- Вам что не ворочать тракторами... Да, вовремя подымаете пар, выгорят сорняки... Онисим Петрович, большую прибыль дает совхоз? - спросил впритайку.

Колосков вспыхнул, но сдержал себя:

- Нет пока прибыли.

- Без жадности работают ваши. Вон они косят и на солнце поглядывают: скорее бы обед! Потом коней в табун, забыли о них. А настоящий хозяин не ляжет дрыхнуть в холодке, пока не накормит коней али быков... От нас, колхозников, тоже невелика прибыль, Онисим Петрович... Знаете, что мне хочется? Сказать?

- Говори, не опасайся.

- Теперь я ничего не боюсь, окромя глупости, - она опаснее всего... Дайте мне широту. Хочу быть хозяином жизни... не только своей. Пусть не гоношатся, не висят надо мной. Кто хлебом кормит страну, у того и права большие.

- Переходи ко мне в совхоз, а?

- Охотно пошел бы, да судьба моя другая - жить вместе со своими хлебовцами.

В трещинах с разрывами кореньев томилась каленая за прогоном земля, знойный ветер гнал с ковыльных залежей горький прах отшумевшего пожара, и только чернобылинка держалась на пропеченном суглинке. По ней-то и гнал вверх вьюнок свою проволочную спираль с белыми раструбами цветов. Повыше на ковыльном склоне старчески индевела над осиротевшим после змеиного наполза гкавороныш гнездом духменная богородская травка на чьей-то потаенной могилке, затянутой сухими красно-бурыми натеками.