Григорий Коновалов - Былинка в поле

Пшеницу Автоном сдал в счет дополнительного обложения, уже второго за эту зиму. Быка продешевил - густо скота нагнали на базар башкиры и оренбургские казаки. Поначалу тоже прижимали государственных закупщиков, а потом пошли дешевить. Даже за плевую цену не подвертывались покупатели из местных мясоедов.

Председатель Хлебовского сельского Совета Захар Острецов навязывал свою телку-годовичку.

- Бери даром, назад не погоню! - бесшабашно кричал подвыпивший Острецов. - Телятина для умственных желудков. Жениться хочу, идол ты жпрнощекий. Иначе бы не дешевил.

- Зачем она мне? Ныне лишняя скотина - позор для человека. Голозадое равенство - наивысчая вожделенная цель бытия.

- Врешь, губастый сластолюб! Советская власть велит в достатке жить. С пустых щей не осилишь вперегонки заграницу. Сила нужна.

Шибай все же взял белолобую телку, силой запихнув за пазуху Острецову скомканные рубли.

- Не припоздал жениться в тридцать-то лет? - балагурил на радостях Шибай.

- До тридцати мне еще двух лет не хватает, дядя.

Вид у меня поношенный от умственной деятельности. Сахару маловато для мозговой работы.

- Никак двум свиньям корм не разделишь?

- Ты, дядя, мясо жрешь, култук наедаешь, а я думаю, как жизнь крутануть по-новому, тебе ноги на затылке завязать, смрадный ты индивидуум. Автоном, вразуми прохиндея насчет моей личности.

Горюя о налыге, которую позабыл снять с телушки, Острецов много пил в чайной, безуспешно угощая непьющего Автонома. Широкий лоб Захара вспотел, мудрые глаза гасли под отяжелевшими веками.

- Чтобы всю сволоту вражескую скрутить, индустрию на ноги поставить, кучерить в стране должна одна партия, единая, - повторял он, сжимая руку Автонома. - А сейчас что? Дискуссии без конца разводят. - Захар тыкал пальцем в газету. - Ленина нет на них, пустомель балалайкиных. В одной стране, мол, социализм не построим... А за каким же тогда хреном кровь проливали? Для болтовни, что ли?

Хозяин чайной прикипел пухлыми пальцами к своей лысине, как оладушек к сковородке, когда Острецов, переиграв на только что купленной двухрядке революционные песни, вдруг завел "Боже, царя храни". Два старика встали, сипло подтягивая царский гимн. Появился в морозных клубах милиционер, срывая с усов сосульки.

Автоном стукнул Острецова ребром ладони по лбу, выволок вместе с гармонью на крыльцо мимо милиционера в красной шадке, свалил в сани и с ходу погнал лошадей галопом, рубя кнутом по раздвоенным крупам. За мостом, обогнав несколько подвод, надежно затерялись среди обозников.

Протрезвевший на морозном ветру Захар, дрожа пощенячьему, выговаривал Автоному:

- Помешал ты мне, Автономша. я бы этим монархическим гимном выявил всю замаскировавшуюся контру, привел бы в милицию строем. Видал, двое выпрямились, как драченые?

Автоном угнетенно отмалчивался. Продешевил бычка, да и те деньги пойдут на приданое, на свадьбу. Мотом и безруким неумельцем в сравнении с родителями считал он себя. Крепкое было у тех когда-то хозяйство, а он с десяти лет копается в земле, не просыхая от пота, и, как ни бьется, не может завести третьего коня, хоть бы отдаленно похожего на длинноногого, в яблоках, жеребца, вихрево носившего его с матерью по степному раздольному бездорожью.

Отец Кузьма Даннлыч за двадцать лет одну пару сапог износил. Автоном снова подсчитал расходы: себе сапоги, костюм, невесте на платье и на ботинки - все это, пожалуй, надо. А еще больше нужны книги. Выкупил на почте учебник "Рабфак на дому", новенькую книгу Сталина "Вопросы ленинизма". На книги денег не жалел, учился жадно, с остервенением отставшего, будто по пятам настигала злая погоня: "Кто ты такой? Зачем и как живешь?" На бегу, в работе без конца и края все нетерпеливее нащупывал Автоном свое место на земле, сердцем ждал крутых перемен то опасливо, то томительно-горячо.

И то черной гибелью, то пзбавлением от гнетущей неопределенности представлялся ему день завтрашний... Книги нужны... Но как дошел до расходов на мыло, расстроился: "И на черта этот разврат?."

Подражая отцу, он гордился тем, что ни разу в зеркало не глядел на себя. В колодце увидишь - и хватит.

До спх пор его стригла мать овечьими ножницами, потому и лежал жесткий волос лесенками на круто и гордо, как у матери, угнездившейся на широких плечах голове. Он отыскал в соломе на дне саней шапку и рукавицы - как и отец, брал их в дорогу для блезиру, не надевая ни в мороз, ни в буран.

Уже ночью, проезжая через Аввакумов умет, Острецов велел остановиться. С великим старанием, кряхтя, волоча полы тулупа по снегу, добрался до чьей-то избы, постучал в стылое окно: