Ольга Хузе - После победы все дурное забудется...

(Прерываю записывать, уж очень близко два раза разорвалось).

Грустно мне, больно мне, хотя не время еще грустить и считать раны. Печаль и боль давят, нет слез печали, мы только плачем от радости и надежды. Через нашу жизнь острой, черной чертой легла война, и ... я уже не та. Может быть, упадок физических сил сказывается, может быть, если переживу, - все перепашу, забуду и возрожусь к новой жизни, но это или невозможно, или очень- очень далеко. Довоенная жизнь, начиная с мелочей быта, кончая отвлеченными интеллектуальными интересами, отошла в далекое, почти легендарное прошлое.

Что трудности 1918 года! Все, кто помнят те годы, говорят, что то было ерунда по сравнению с настоящим. Ты прости, но я опять беру примеры из области еды: 100 граммов хлеба - 30 рублей, килограмм - 300 рублей на рынке. Модельные туфли котируются в 300 граммов хлеба. Коробок спичек - 5 рублей, папиросы «Красная Звезда», рублевые, в 8-10 рублей, конфетка подушечка - от 1 до 5 рублей. Самое дорогое на рынке - жмыхи и хлеб. Гробы делают только за хлеб, могилы роют за хлеб - 250-300 граммов. Плитка семирублевого шоколада - 90-100 рублей. Печурка- времянка - два кило хлеба.

Мы не съели этой осенью ни одной картофелины, морковинки, ни одного яблочка. Ни овощей, ни фруктов мы не видели совсем. Я мечтаю о мерзлой картошке, и не верю, и не надеюсь, что мы ее получим.

А о том времени, когда булочные ломились от горячих булок, сдобы и пирожного, я думаю, как о сказочном пряничном домике, и мне кажется странным, что все это было, и я сама покупала, что хотела.

Нашей психике пришлось за короткий срок вынести и привыкнуть ко многому. День стоил месяцев, а месяц - многих лет. Конечно, мы, казалось, миновали самое страшное - оккупацию, но и трепет и напряжение этих месяцев стоили всем дорого. Мы проходим если не круги ада, то чистилище, где ни ночь, ни день, ни свет, ни тьма, ни радостная надежда, ни безнадежная скорбь, а только ожидание и вера в то, что о нас помнят и думают в Кремле.

Нет, не миновала нас «чаша сия», то есть ожидаемая все годы страшная война с фашизмом. Все думалось: отодвинутся еще ее сроки, но нет, пала она опять на наше поколение. Я понимаю всю историчность переживаемого времени, я понимаю, как восторженно и с преклонением будут думать о нас потомки, но если бы было в моей власти - я бы молила: «Да минует нас чаша сия».

Кончилась с этой войной молодость, она окончилась чисто внутренне. Никогда уже не отдастся сердце бездумной радости, кажется, что и смеяться будет непристойно - у меня перед глазами всегда будут гробы, гробы на саночках.

Растет новое поколение, оно и сейчас смеется, ходит в кино и театры, оно побеждает своим здоровьем, их приветствую, и мысленно поднимаю тост за них, за их лучшее будущее.

Прожита первая ночь нового года. По радио говорилось много слов ободрения. Но 1 января - не срок, не черта, за которой начинаются облегчения. С Ленинградского фронта нет ярких вестей. Хлеба не прибавили, как говорилось и ожидалось. И все же вместо новогоднего бокала поднимаю строки Маяковского:

Я землю эту

люблю!

Можно забыть,

где и когда

Пузы растил и зобы,

Но землю,

с которой вдвоем голодал, -

Эту землю нельзя забыть!

Хочется отметить Новый год не только «родимыми пятнами» военного быта. Читала статьи А. Веселовского о Рабле, о Боккаччо, о зарождении сентиментализма. Позволила себе немножко стихов. Как мне в свое время, в 1937 году, помогла морально статья моя о Паустовском. (Хочу не забыть, что в № 11 или 12 «Звезды» за 1939 года напечатана моя рецензия о «Северных рассказах»). Теперь мне хочется написать серию очерков о некоторых писателях, в частности, о К. Федине, произведения которого я знаю довольно прилично и который мне интересен, как автор. О нем есть работа Тамарченко, но это мне не мешает. На протяжении всего творчества Федина, с начала 20-х годов, тянется странствование одного героя, начиная от «Городов и годов» до «Санатория «Арктур».

Следующий автор, который меня сейчас как-то особенно, второй раз в жизни, затрагивает - это Н. Тихонов. О нем тоже есть работа, кажется. Коварского. Ее не читала, надо прочесть.

Трудным и одиноким путем идет Федин в советской литературе: в сущности, один тип занимает Федина - Андрей Старцев, Андрей Рогов, Левшин. Это созерцатель, отчасти двойник автора, глазами которого дается мир. Выбор героя - какая-то очень типичная ошибка Федина, но ему не так просто отказаться от нее. Вот историю этого героя. Причину устойчивости этого типа и интересно написать. <...>