Ольга Хузе - После победы все дурное забудется...

Опять началась эвакуация из города - идти пешком 200 - 300 км, вещи на грузовиках. Уйти смогут молодые и здоровые. Идти через Ладожское озеро.

Усиленно достраиваются баррикады и доты на улицах. У нас на улице возле библиотеки тоже. Я забываюсь на работе. Сегодня в бомбоубежище у Елизаветы Ивановны для школьников 3-4 классов провела беседу. Немного отлегло от сердца, чем-то прежним пахнуло. В библиотеку делаю каталог. <...>

После Киева и Одессы всякое приходит в голову, хотя голова отказывается допустить это в отношении нашего города. Но если ценой города можно истребить еще миллион-полтора немцев. То в общем ходе войны. Тем более, что наши заводы - в Сибири и на Урале, наш Эрмитаж, наши театры и ученые тоже. Что касается населения. То перед нами пример Киева и Одессы. Но об этом не хочется думать. <...>

Пятый день нет электричества, коротаю долгий зимний вечер при спасительной коптилке, вспоминая Крым. Вчера весь вечер враг обстреливал район из дальнобойных, дрожало здание, звенели стекла - смерть была рядом.

Сегодня наслаждалась бефом из конины, наслаждалась вкусом мяса. Доела крошки хлеба, которые случайно сохранились с лета, их забыли отдать молочнице для кур. Нет конфет, всю декаду с 6 часов утра хожу в магазин и не могу достать. Скучно пить чай, хочется сладкого.

Вчера ударил мороз - 21, сегодня снегопад, не ходят трамваи.

Вчера по радио передавали, что гражданам будет выдаваться кипяток, деревянные дома будут сломаны на дрова. Мастерские метбытремонта выпускают по распоряжению райсовета времянки.

Закрываются школы - нет топлива. В прошлый вторник враги разбомбили наше педучилище. В здание библиотеки (Фрунзенского района) попал дальнобойный снаряд (в квартиру).

Читаю переписку Герцена с Н. Захаровой, «Янки при дворе короля Артура» Твена, «Записки» Е. Жуковской.

У меня бывает тяжелое малодушное настроение. Это моя беда - я легко поддаюсь настроениям. Тяжело, что нет близких по духу друзей.

Размах войны подавляет. Японские самолеты над Гавайскими островами, мобилизация в США, танковые бои в Ливии, битва в Атлантике, битва на тысячах километров в СССР, от Заполярья до Черного моря. Конечно, я разумом понимаю, что в такой войне каждая отдельная частная жизнь ничего не значит. Семьи, дружбы - все это трава, которую топчет война.

Ленинград держится очень хорошо. Свидетельствую частно, в личном дневнике. Выработалось за годы Сов. власти умение быстро подчиняться распоряжениям, привычка к дисциплине. Это неоценимые качества в нашем напряженном положении. Жизнь идет, несмотря ни на что: библиотеки и школы наши работают без топлива, но работают! <...>

<...> Город необычен. Иногда часами стоят трамваи. Часть магазинов - парфюмерных, писчебумажных, галантерейных - на замке. В парикмахерских - только стрижка. Очень похудевшие люди, желтые, посинелые.

Сегодня на пр. К. Либкнехта видела на панели молодого мертвого мужчину, и никого это не взволновало, не удивило. Рядом очередь за папиросами, и не шелохнулась. Говорили, что он стоял в очереди, отошел и вдруг упал. Потом плачущая женщина несла в одеяле мертвого ребенка - головка была откинута, и на нее падал снег.

Все ждут прибавки хлеба. Об этой прибавке ходят легенды. Ждут терпеливо, каждый день передвигая сроки. В этом терпеливом ожидании, надежде - много трогательного. Я лично не слышала ругани и поношений власти - только ожидание. Это очень хорошо характеризует население. Но чудовищные очереди с 4-5 ч. утра - по-прежнему. Неистово ссорятся из-за очереди. Винить женщин нельзя. Маруся наша посинела. Она с 4 часов уходила в очередь: нестерпимо видеть голодные обиженные глаза ребенка. Вовка хитрит: просится раньше спать - это чтобы пораньше покормила. У меня не получены конфеты, и я была страшно рада одной конфетке, которую дала мне мама. <...>

По роду своей деятельности я часто сталкиваюсь с писателями, особенно детскими. Но близости и понимания между нами нет. Они обижались на меня, думаю, что несправедливо. Они не приучены к самокритике, самолюбивы и легко уязвимы, а я не могу считать их «из другого теста». В прошлом году (1938/39) они были взбешены за доклад, особенно Чарушин и Рысс. Нынче - Берггольц, Никитич, Меркульева, хотя я не сказала ничего, кроме правды, и они друг о друге думают то же самое.

С единственной из писательниц - Б. М. - у меня дружба. Но для меня она просто человек - сколок эпохи начала XX века (гимназия в Киеве, женские курсы, поездка во Францию, романтическая жизнь после революции и пр. и пр.)