Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

— Приехала жена и стоит на морозе.

Все притихли. Майор Птухин взял мои бумажки — заявление и справку — и стал читать верхнюю. Потом переложил бумажки, стал читать другую, потом опять первую…

Стояла гробовая тишина. Я слышал, как у меня сердце стучало. Раза четыре он перекладывал бумажки, а я стоял ни живой, ни мертвый. Наконец, он взял ручку и стал что-то писать. А что — не знаю… Отдал мне. Я говорю:

— Спасибо, — а сам еще не знаю за что.

Вылетаю из конторы и читаю резолюцию: «Разрешаю личное свидание на семь суток». Расстояние от конторы до дома для свиданий было метров восемьдесят. Я его пролетел в два прыжка. Вручаю начальнику дома для свиданий заявление; он дает мне ключи от комнаты № 7. Забираю свою «жену», заходим в комнату. Раиса моя в слезах. Она видела, как я летел. Мы обнялись, поцеловались и… заплакали…

Минут двадцать ушло на успокоение. Теперь уже, оставшись вдвоем, мы «капитально» рассматривали друг друга. Радовались, что вся наша затея окончилась хорошо. Раиса привезла с собой килограмма четыре свежих помидоров. Я взял штук пять и отнес начальнику дома свиданий. При виде свежих помидоров у него глаза округлились. Это же что-то невероятное — Заполярье и… свежие помидоры. Он с величайшей радостью принял подарок, сказав:

— Сейчас же отнесу детям. Вот будет радости!

А мне сказал:

— Сколько вам будет нужно, столько и живите. А резолюция на заявлении — это ерунда… Я здесь начальник.

Возможно ли представить: после почти десяти лет пребывания в каторжном лагере оказаться в объятиях молодой нежной женщины. Я был счастливейший человек на Земле. Раису я тоже понимал. Ей не повезло в жизни. Она оказалась «у разбитого корыта». Из близких у нее осталась одна сестра, а у той свои заботы. По сути дела, она была одна. И вот теперь она в объятиях такого же одинокого молодого человека. В общем, мы витали где-то высоко в небесах. Начальник дома свиданий разрешил нам пронести пол-литра водки, и мы как-то вечером устроили своеобразную вечеринку. Меня освободили от работы на все время нахождения моей «жены» при мне. Днем гуляли, осматривали поселок. Показал ей нашу шахту и то, как ходит клеть с людьми, как выдают уголь «на-гора». В плане был и спуск в шахту, но товарищи мне посоветовали этого не делать без надлежащей охраны. Правда, контингент работающих на нашей шахте в основном был политический, но были и блатные — как правило, рецидивисты, получившие за свои преступления каторгу. Их было немного, но опасаться их было надо.

Раиса прожила у меня дней десять. Ей понравилась наша каторжная спаянность и дружелюбие. Как она говорила, у них на свободе между людьми такой дружбы не было.

Отпуск у нее заканчивался, и ей надо было ехать домой. Договорились так: она приезжает на работу и пишет заявление о переводе ее в город Воркуту. Она — почтовый работник и предварительно договорилась с нашей поселковой почтой, что работой обеспечена она будет. В то время был закон, что если человек желает работать в Заполярье, то он может за государственный счет переехать в любой заполярный поселок, не теряя при том стажа работы. Этим она и воспользовалась и где-то в июне 1954 года была уже со всем багажом у меня. За время ее отсутствия я с помощью моего нового друга — начальника дома свиданий — выхлопотал право на вольное житье в поселке. Нанял квартиру и жду «жену». Так что, когда она приехала, все было уже оформлено. Теперь я, словно вольный гражданин, живу и работаю, как вольнонаемный. Зарплату тоже выдают по вольнонаемной ставке. Помню, как первый раз я получил зарплату в сумме 8400 рублей и все купюрами по сотне — целая сумка денег.

Единственное, что осталось от старой моей жизни — не было права выезда из Воркуты, и еще, кажется, раз в месяц отмечался в комендатуре поселка, что я здесь и никуда не удрал.

Наступил 1955 год. В сентябре вышло постановление Верховного Совета о пересмотре всех дел заключенных и об их освобождении. Как нам разъяснили, из каждого лагеря будут подаваться списки на пересмотр дела в Воркуту. Там специальная комиссия из Москвы будет решать по каждому делу в отдельности. В один из дней в нашем лагере вывесили первый список на пересмотр дел, который отправили в Воркуту. Меня в списке не было. Через некоторое время вывешивают второй список. Опять меня нет. Я призадумался. Получается, наверное, что я не подпадаю под эту амнистию, так же, как не попал под первую, «маленковскую». Но те, кто попал в списки, такие же заключенные, как и я, и точно по такому же приговору. Вывешивают шестой список, и в нем есть моя фамилия. Ну, слава Богу! Немного отлегло от души. А то хожу, а на душе камень давит, не дает покоя ни днем, ни ночью. Но из Воркуты еще ни один список не возвратился. Слышали, что по другим лагерям уже начали освобождать. И вот, наконец, приходит первый список на освобождение, и, что интересно, в этом списке я первый.