Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

Дальше уже не слушали…

— Ура!!!..

Кто в нательном белье, кто как повскакивали с нар. Полетели шапки, подушки. Кто плачет, кто скачет, целуются друг с другом!

— Ура!!! — подох «вождь и учитель, тиран и мучитель».

— Подох! Урааа!..

Описать эту сцену невозможно; это надо было видеть!

Зашел надзиратель на шум в бараке, глянул на эту сумасшедшую братию, махнул рукой и ушел.

Выскочили из бараков. Весь лагерь, все обнимаются, целуются, орут «ура». Подох человек, на совести которого миллионы человеческих жертв, и проливший столько крови, что если бы собрать ее вместе, то он мог бы пить ее, не нагибаясь.

Первые дни после смерти Сталина прошли в собраниях, стихийных митингах. Везде стояли группы человек по десять-пятнадцать, и, куда ни подойди, везде разговор один: АМНИСТИЯ.

Однако почти весь март 1953 года ушел на перестановку во властных структурах. Наша жизнь постепенно входила в обычную рабочую колею. Но вопрос об амнистии или послаблении режима занимал все наши мысли. И вот 28 марта 1953 года вышла (как ее позже назвали) «Маленковская амнистия». Она давала свободу ворью, бандитам, головорезам, всяким жуликам и человеческим подонкам. Амнистия не распространялась на тех, кто «стрелял в Ленина», боролся против советской власти, перешел на сторону врага и с оружием в руках сражался против коммунизма. «Вот тебе, бабушка, и «Юрьев день»…» Нас, брошенных на произвол судьбы по вине Верховного Главнокомандования, амнистия миновала…

В это время мне приснился удивительный сон: над нашей шахтой низко летит большой самолет. Я за него цепляюсь и поднимаюсь в кабину. За штурвалом сидит Сталин, оглядывается, пальцем подзывает меня и, показывая вниз, говорит:

— Вон, внизу, видишь шурф, — (вспомогательный вертикальный ствол, обычно используемый в целях вентиляции).

— Вижу.

— Вот, иди, спускайся вниз и работай, пока не подохнешь.

А нам ведь кроме того почти ничего и делать не оставалось…

Эта амнистия обошлась дорогой ценой нашему народу. По всей стране прокатилась волна убийств, грабежей, взломов магазинов. И, как потом стало известно, где-то за полгода почти всех этих амнистированных переловили, осудили и отправили назад по местам заключения. Многим даже из Воркуты не пришлось выезжать как попали снова в лагеря.

Так, например, на нашем участке работал Адольф Карлович, немец с Поволжья. Их семьями выслали в 1941 году, и он с женой жил в небольшом частном домике. Вечером сходили в гости, пробыли там часок и вернулись домой. Поужинали и легли спать. Жена сразу заснула, а он лежал в постели и курил. Окурок бросил в урну, но не попал и папироса с огнем упала на половик. Встать он поленился и стал наблюдать, загорится ли половик. Вдруг чья-то рука взяла этот окурок и унесла под кровать. В доме кроме кухонного ножа да половой швабры ничего не было. Адольф Карлович тихо разбудил жену, вместе вышли в другую комнату, а дверь закрыли на крючок и подперли. Он быстренько сбегал к соседу и они вдвоем с ружьем вернулись. Открыли дверь, выстрелили под кровать и скомандовали: — «Вылазь!» Вылез человек лет 20–25. Обыскали его, но ни чего не нашли. Заглянули под кровать, а там нож, откованный из арматурной стали. Они его связали и били, сколько хотелось. Затем позвонили в милицию и сдали властям. Если бы не окурок, то вор убил бы сонных хозяев, ограбил и ушел.

Бериевская амнистия (как ее первоначально называли) показала нам, осужденным на каторгу, что мы обречены на вечную, пожизненную изоляцию от общества. Что нам нет и никогда не будет прощения или хотя бы ослабления лагерного режима. Притихли митинги, а мне вспомнился разговор двух конвоиров, которые везли нас в Воркуту. Один говорит другому: — «Воры где-то ограбили квартиру или убили двух-трех человек, Это не беда. А вот эти гады (показывает пальцем на нас) хотели свергнуть советскую власть. Будь моя воля, я их пожизненно сослал бы на острова в Ледовитом океане, чтобы они не смогли сбежать».

Что нам оставалось делать? Бежать? — бесполезно… Воркута находится за сотни, если не за тысячи километров от ближайших населенных пунктов. За все десять лет, что я прожил там, вспоминаю лишь один случай побега. Несколько поваров припасли провизии и в пургу сумели выйти из «зоны» и, как и планировали, почти неделю где-то пересидели, а затем двинулись в путь. Их обнаружили с вертолета, всех перестреляли и, как всегда в таких случаях, трупы привезли к «зоне», сбросили у проходной и так оставили лежать целую неделю. Уходя на работу и возвращаясь с работы, все были вынуждены смотреть на эти трупы. Это означало: