Эл Алонсо Дженнингс - С О. Генри на дне (фрагмент)

— Нет, книги испортили бы все дело. Разве вы не понимаете, полковник, что Змею, который погубил первых обитателей рая, было имя — Мысль. Адам, Ева и все их несчастное потомство до сих пор проживали бы в блаженном неведении на берегах Евфрата, если бы Еву не ужалило желание знать. Это величайшая заслуга женщины. Мамаша Ева была первая мятежница, первый мыслитель.

Портер, по-видимому, сам увлекся своим красноречием. Он кивнул головой, как бы желая подкрепить свой вывод.

— Да, полковник, — продолжал он, — мысль — великое проклятие. Когда мне приходилось бывать на техасских пастбищах, я часто завидовал овцам, щипавшим траву в степи. Они выше людей. Они не знают раздумья, сожалений, воспоминаний.

— Вы ошибаетесь, Биль, овцы умнее людей. Они думают о самих себе. Они не присваивают себе власти, которая принадлежит природе или Провидению — называйте это, как вам будет угодно.

— Вот это именно я и хотел сказать. Они не думают, поэтому они счастливы.

— Как вы глупы сегодня, Биль. Вы могли бы с таким же успехом восторгаться радостями небытия. Если мысль делает нас несчастными, то ведь она же доставляет нам и величайшие радости.

— Если бы я не думал, я находился бы сегодня вечером в самом блаженном состоянии. Меня не давила бы целая тонна бесполезного возмущения и злобы.

— А с другой стороны, если бы вы не думали, вы были бы неспособны переживать величайшие радости.

— В этом мне нужно будет еще убедиться. Пока же я настаиваю: мысль — это проклятие. На ней лежит ответственность за все пороки рода человеческого, за развращенность, которая является монополией царя природы. Полковник, казнь Кида — только лишнее подтверждение порочности мысли. Люди думают, что то-то и то-то было, и заключают отсюда, что иначе и быть не могло. Это своего рода гипноз.

Портер никогда не отличался последовательностью в своих философских размышлениях. Он начинал с какой-нибудь причудливой нелепости и пользовался ею как нитью для четок своей фантазии.

Тут он подбирал какую-нибудь мысль, там парадокс «и нанизывал их одно за другим. В целом же ожерелье напоминало те цепи из причудливо подобранных талисманов, которые делают индейские женщины.

— Эл! — Он повернулся ко мне с беспечным видом, стараясь скрыть тревогу, таившуюся в душе. — Он был виновен?

Та же мысль в этот момент мучила и меня.

Оба мы весь вечер ни о чем другом не думали.

— Полковник, ужасы этого дня состарили меня. Я каждую минуту чувствую на своем плече его ласковую веснушчатую руку. Я вижу, как его кроткие глаза улыбаются мне. Я верю ему. Я убежден, что он был не виновен. А вы? Вам много раз приходилось видеть, как люди встречают смерть. Мужчина может упорствовать во лжи. Но такой мальчик, ребенок, разве он мог бы так упрямо цепляться за нее?

— Большинство преступников, не признавших себя виновными сразу, обычно до последнего вздоха настаивают на своей невиновности. Не знаю, как насчет Кида. Мне кажется, он говорил правду. Я чувствую, что он не виновен.

— О Эл, какой ужас, если они убили ни в чем не повинного мальчика! Какая непростительная наглость — присуждать к смерти на основании косвенных улик. Разве это не доказывает вам, как высокомерна мысль? При наличии одних только косвенных улик не может быть абсолютной уверенности в факте — какое же право мы имеем в таком случае налагать непоправимую кару? Свидетельские показания могут быть опровергнуты; обвинение может пасть, но казненного не воскресишь из мертвых. Это чудовищно. — Он помолчал, потом продолжал: — Я прав, полковник, несмотря на все ваши возражения. Мысль, не сдерживаемая смирением, это кнут, подстегивающий человеческое высокомерие до истинного безумия. С другой же стороны, мысль, не ослепленная верой в свою непогрешимость, является дубинкой, прибивающей все стремления человека и ввергающей его в полное отчаяние.

Портер вдруг быстро подошел ко мне. Он подобрал новую бусинку для своего фантастического ожерелья.

— Случалось ли когда-нибудь в этой тюрьме, чтобы невиновность преступника выплыла на свет после его казни?

— При мне нет, Биль. Но я слыхал о нескольких подобных случаях. Старые тюремные крысы могли бы заморозить вас до мозга костей своими рассказами.

— Некоторые из них должны быть правдивы. Нельзя допустить, чтобы человеческие решения были всегда правильны. Достаточно, если одного человека вырвали из жизни, полагаясь на ложные показания, чтобы вся система умерщвления на основании косвенных улик считалась несостоятельной. Как могут люди, творящие суд над другими, присваивать себе такую страшную власть?